- Звали, Михаил Андреевич?
Суслов сидел не за столом, а в уютном кресле, листая пухлый том
сочинений кого-то из классиков. Сняв и удерживая рукой очки в серой
оправе, он склонял голову, приближая книгу к тому глазу, что
здоровей. Другой видел плохо с молодости – туберкулез дал
осложнение, а в войну, когда Суслов кочевал с партизанским отрядом
по Северному Кавказу, болезнь обострилась.
- А, тезка, - сказал Михаил Андреевич, откладывая свой талмуд. –
Заходи, садись.
Я занял стул – не присел на краешек, сложив руки на коленях, как
благовоспитанный мальчик, а удобно устроился, откинувшись на
спинку. Ни страха, ни благоговения перед «человеком в галошах», я
не испытывал. Мне было интересно с ним, и порой я не слишком следил
за учтивостью.
- Второй день чувствую себя совершенно здоровым – великолепное
ощущение! - Михаил Андреевич хлопнул руками по острым коленям. -
Словно в юность вернулся, когда все нипочем! М-м… Я помню свое
обещание, и все равно - огромное тебе спасибо, Миша, ты просто не
представляешь, как много ты для меня сделал.
- Разве оперный тенор сам добивается силы и красоты своего
голоса? – улыбнулся я, изображая смущение. – Это все
наследственность. Со мной то же самое - спасибо моим родителям, что
так гены сочлись!
Малость напряженное выражение на лице Суслова смягчилось.
- Скажите, Миша, - медленно проговорил он, - насколько стойки
изменения в моем, увы, немолодом организме?
Я принял серьезный вид.
- Михаил Андреевич, за два сеанса я почистил вам сосуды и
укрепил сердце, подлечил диабет, но вот справиться с последствиями
туберкулеза быстро не получится. Месяца четыре… до полугода
организм сам будет залечивать больные места, а потом его надо… э-э…
«взбодрить». В принципе, как раз летние каникулы начнутся, и я
смогу приехать.
Хорошо ощущая «тезку», испытывавшего неловкость, я не стал
дожидаться просьб с его стороны.
- Очень хорошо! – обрадовался Суслов, и даже пошутил неуклюже,
что за ним не водилось: - Постараюсь дожить!
«Ничего, - подумал я, - скоро вы у меня анекдоты будете
травить!»
Лицо моего тезки дрогнуло, радостное оживление спряталось за
тучку легкого замешательства – я уловил, как Михаил Андреевич
скрывает смущение и неуверенность.
- Знаете, Миша… - Суслов поднял очки на лоб, двумя пальцами
массируя переносицу. – Я настолько привык сдерживаться, что мое
хладнокровие порой сродни равнодушию. А вам, так сказать, удалось
всколыхнуть этот застойный пруд… - испытав колебания, он все-таки
высказался: - Да, я по-прежнему взволнован вашими словами,
совершенно неожиданными для меня!