На заднем плане каменели стены Кремля, к гостиничному фасаду
лепилась крохотная церквушка с шапками искрящегося снега на
куполках… Картинка!
- Мой номер где-то во-он там, на четвертом этаже, - я
некультурно показал пальцем.
Сощурившись, Марина оглядела громадное здание, склонив голову к
плечу. Черный локон выбился из-под шапочки и щекотал девичью щечку,
из-за чего «скво» забавно морщилась.
- Хорошо устроился! – улыбнулась она, поиграв ямочками на
щечках.
- Да уж… - вздохнул я, косясь на девушку.
Опять у меня настроение испортилось. Исаева выглядела просто
великолепно. Стройная, длинноногая, она не шла, а дефилировала в
манере кинодивы на красной дорожке в Каннах.
Я затрудненно вздохнул. Девушка шагала бок о бок, держа меня под
руку, ее модная дубленка и моя куртка шуршали, касаясь полами.
Сарказм судьбы!
Мне, «настоящему» Михаилу Петровичу Гарину, пошел шестьдесят
первый год, а моему реципиенту – шестнадцать с копейками. И
старому, и малому нечего было даже думать о Марине – для Михаила
Петровича она слишком уж молода, а для юного Миши – в точности
наоборот. Марина Теодоровна старше его на целых семь лет! Для
подростка это чуть ли не геологическая эпоха… «Печален ты,
отроческий удел!»
Словно вызнав мои унылые раздумья, «скво» прижалась крепче.
- Куда, интересно, Ершов пропал? – озвучила она свои
переживанья. – И что, вообще, будет? Если он расскажет обо
всем…
Не договорив, девушка вздохнула и зябко поежилась. Я покосился
на ее распахнутую шубку, открывавшую свитерок с люрексом и длинный
вязаный шарф. Да нет, Марине не холодно – ветер стих, а солнце,
хоть и садится, все равно чуток пригревает, даже с земли
засвечивает, отражаясь от чистеньких сугробов, белеющих
впросинь.
- Волнуешься? – проворчал я.
- Нервничаю, - уточнила «скво». – Когда ты его… м-м… оперировал,
меня всю колотило – Ершов стал совсем-совсем другим…
Теперь уж мне впору ежиться. Утренняя «операция на сознании» до
сих пор не отпускала меня, держалась как стойкое наваждение. Первый
раз в жизни я лечил не телесную хворь, а душевную – «ампутировал»
избыток эгоизма, «реанимировал» совесть, «санировал» чувство долга.
Стоит мне зажмуриться – и перед глазами то мерцает, то меркнет
запутанная, чудовищной сложности трехмерная паутина - нейронные
связи в мозге Ершова. И надо было очень точно, очень осторожно
направлять руками мою, никому непонятную энергию, фокусировать ее,
истончая в игольчатый лучик… А у меня ладони потели от страха!