Там ведь все такое мелкое, мельчайшее, микроскопическое!
Ошибешься на миллиметр – и необратимо изменишь личность…
искалечишь… превратишь в овощ… погубишь…
Тут меня будто морозцем протянуло.
«А ведь Марина тогда рядом была… - мелькает в голове. Я бросил
взгляд на гордый профиль спутницы, и потупился. - Сидела и лупала
глазами, пока я смердевшее козлище в образе Гришки Ершова кротким
агнцем делал… И каково ей теперь? Шагать под ручку с милашкой
Волдемортом!»
- Не стоило мне заниматься Ершовым при тебе, - промямлил я. –
Просто цейтнот полный случился, надо было успеть, пока он в
отключке валялся…
- Все ты правильно сделал! – убежденно сказала Марина. - Так и
надо было! - Она обняла мою руку, легонько повисая. – А-а… -
протянула девушка ласково, заглядывая мне в лицо. – Я поняла!
Думаешь, я теперь бояться тебя стану? Нетушки!
- Не забоишься? – улыбнулся я, не столько с облегчением, сколько
испытывая радость понимания.
- Ни за что! Так нам не надо опасаться Ершова?
«Нам! – подумал я с нежностью. – Ох, Маринка, как же легко с
тобою заработать «сердечный укол»…
- Не знаю, - сказал честно. – Вроде бы, не надо, но… Давай,
лучше подождем, когда он объявится?
- Давай! – легко согласилась «скво». – Ой, а мы же еще на
Красной площади не были! Потопали?
- Потопали! – ответил я, чуя, как теплеет на душе, словно от
хорошей порции коньяка.
Мы поднялись к храму Василия Блаженного, похожему на пышный
торт, и по дороге даже словом не перемолвились. Просто шли рядом,
никуда не торопясь, и молчали. И нам было хорошо.
Мне пришло в голову, что в безгласности нашей крылся невинный
умысел – мы оба, не сговариваясь, отдаляли момент истины, берегли
всю ту недосказанность, от которой происходят туманные надежды.
Пока не заданы вопросы и не получены ответы, ты находишься в
счастливом неведении, волен мечтать или даже строить планы. Но, как
только наступает определенность в отношениях, вся романтика
испаряется, как роса на солнцепеке. Вот я и соблюдал режим тишины.
Первой его нарушила Марина.
- Ни Лондону, ни Парижу с Вашингтоном даже не снился такой
державный вид, сдержанно-горделивый и величавый, - проговорила она
доверительно, оборачиваясь к Кремлю. – Правда?
- Правда, - кивнул я, охватывая зрением и Спасскую башню, и
Мавзолей, и купол, над которым полоскал алый стяг.