Я не стал ничего говорить, только сильнее сжал безвольные
пальцы. Обойдя магазин «Ткани», мы вышли к решетчатой ограде
«военного двора». Будто караульные будки, торчали два киоска,
«Галантерея» и «Союзпечать».
Проведя в калитку спутницу, я вышел к трем домам в пару этажей,
замыкавших двор буквой «П». Их строили для офицеров-ракетчиков,
поэтому и звали «военными». Летом здесь зелено и красиво, а зимой
пусто и голо.
- Я живу в том, что справа, - подала голос девушка. - Первый
подъезд. Пятая квартира.
Мощные стебли винограда оплели крыльцо, дотянулись до балкона,
увивая его лозами. Летом, надо полагать, и на крышу заберутся.
Широкая дверь подъезда открылась без шума, на хорошо смазанных
петлях. В тамбуре малость припахивало теплой сыростью, как в
остывшей бане – видимо, трубы прохудились.
Теперь девушка сама вела меня - касаясь рукой облупленной
стенки, выкрашенной в извечный зеленый колер, поднялась на второй
этаж, нащупала замок и открыла дверь, с третьего раза попав ключом
в скважину.
- Заходи… - обронила хозяйка, переступая порог. – Это бабушкина
квартира, она умерла в прошлом году, и теперь я здесь одна. Да мне
так и легче – трудно жить, когда тебя жалеют. Обычно я гуляю, долго
брожу или сижу на лавочке. Летом, так вообще… А сюда возвращаюсь
вечером – люблю спать! Когда я сплю, то вижу сны. Вижу! Как
все!
Я зашел и прикрыл расхлябанную дверь. Принял пальто у девушки,
стащил куртку. Сорванная вешалка валялась на полу, под ногами
похрустывала отпавшая штукатурка. Видать, тоже послед недавнего
«психа». Поставив на ножки перевернутый стул, я сложил вещи на его
высокую спинку.
В квартире было не убрано, но свежо – в раскрытую форточку
задувал ветерок и доносились вопли детворы из садика напротив.
Простенок между парой окон украшала старенькая вышивка, большая,
как картина. Она изображала Ассоль, протягивающую руки навстречу
кораблю под алыми парусами. Правда, вышивальщица изобразила не
галиот, а фрегат, но это уже придирки.
На подоконнике, в большой хрустальной вазе грустно сохли забытые
цветы, а строго посередине комнаты, под розовым абажуром с
бахромой, крепко стоял дубовый стол на толстых точеных ножках.
Скатерть почти сползла со столешницы на истертый паркет, ее
удерживал лишь ворох бумаг, да немытая тарелка. Я поднял с пола
оброненный паспорт.