Издевается!
Она еще смеет отпускать шуточки по поводу того, что
случилось?!
Перед
глазами вспыхнула алая схема и перепуганное лицо мальчишки,
которого едва успела перехватить мать.
— Это можно
считать чистосердечным признанием? — прищурился я. — Будет жаль,
если тебя казнят. Впрочем, казнят тебя не сразу, для начала тебя
будут допрашивать уже совершенно другими методами.
Вот теперь
она побледнела искренне, глаза расширились.
— За что?!
— Армсвилл резко подскочила. — Я просто спасала ребенка и врезалась
в вас! Я понятия не имею кто пытался вас убить! К моему величайшему
сожалению, я с ним или с ней не знакома! Вы не имеете
права…
Сколько
чувств! Кажется, на этот раз действительно настоящих.
— Я имею
право сделать с тобой все, что захочу. И можешь поверить, ты
пожалеешь о том дне, когда согласились взять у заговорщиков деньги.
Через несколько дней в Барельвицу доставят твою родительницу,
которую тоже привлекут к допросам. Уверен, она расскажет много
всего интересного.
Ее глаза
вспыхнули, на миг даже показалось, что золотом, а потом она с
криком бросилась на меня. Я перехватил тонкие запястья мгновенно,
от резкого рывка ее снова швырнуло в меня. Так близко — лицом к
лицу, ударив знакомым цветочным запахом и тонкой белизной кожи. Она
замерла на миг, а после рванулась назад, яростно сверкнула
глазами.
—
Отпустите!
В дверь
постучали, и я разжал руки, наградив ее предупреждающим взглядом.
Она вызывающе вскинула подбородок, отвернулась и потерла
запястье.
— Ваша
светлость, — говорит Рэстридж, когда я выхожу из допросной, хлопнув
дверью, — прошу прощения, что вмешиваюсь, но подтвердились
кое-какие факты. Пьеса, о которой говорила эри Армсвилл,
действительно существует. Один из моих людей изъял ее у заместителя
антрепренера в «Короне д’Артур».
Он вручает
мне листы бумаги, исписанные тонким девичьим почерком. Красивым, к
слову сказать.
— Эри
Люмец, секретарь антрепренера, подтвердила, что за полчаса до
покушения Армсвилл была у нее и оставила пьесу. Антрепренеры других
театров тоже сообщили, что Армсвилл к ним приходила. Если это и
подготовка, я имею в виду, к покушению, то крайне основательная, и…
кхм, странная.
Странная?
Это я
чувствую себя странно. Потому что под пальцами по-прежнему бешено
бьется ниточка пульса, а мягкая кожа обжигает ладони даже через
ткань. И этот цветочный запах... гьердов цветочный запах, а в руках
сейчас — тяжесть исписанных листов. Я переворачиваю один, второй,
третий, и понимаю, что ни гьерда это не подготовка и не какой-то
там план.