- Красиво-о… - длинно зевнул итальянец, потягиваясь. Его тонкие
запястья выпростались из рукавов дешевого пиджака – контрастно
сверкнули золотые запонки.
Платек насупил брови. «Альфа-Ромео» катился вдоль строя
раскидистых платанов – их тени полосатили ветровое стекло, застя
отблески с озера Альбано.
- Подъезжаем, - кинул Томаш, неодобрительно поглядывая на виллу
Тревере, что завиднелась впереди - огромный богатый домище,
облюбованный «Опус Деи».
- Пошли? – кисло спросил он, выехав на стоянку в тени
колоннад.
- Пошли! – Аглауко с ленцой вылез из машины и небрежно захлопнул
дверцу. - Интере-есно… - протянул он. - Куда на этот раз?
- Скажут, - обронил Томаш, неторопливо одолевая парадную
лестницу. Старый хлопотливый привратник ласково закивал гостям.
- Проходите в малую приемную, шеньор Мути, - прошамкал он. –
Отец Хавьер шкоро будет.
«Шеньор Мути» обернулся и хлопнул напарника по плечу.
- Погуляй! – сказал он со скользящей улыбкой.
- Помолюсь, - буркнул Платек.
Итальянец кивнул и уверенно зашагал высоким, светлым коридором,
чьи стены были увешаны полотнами Караваджо, Серадине и Фетти, а в
нишах хоронились бюсты цезарей. Затейливая мозаика пола, блестевшая
мутным зеркалом, отразила Аглауко, перевернутого вниз головой.
Томаш незаметно потер каменные плитки ногой – да нет, не скользят.
И двинулся к часовенке, стыдливо усмехаясь: как деревенщина,
ей-богу...
Часовня Божией Матери – Звезды
Восточной[4] укрыла его теплой, затхлой
полутьмой. Огоньки свечей мерцали, бросая дрожащий отсвет на
закопченные лики святых, спасая и сохраняя.
Платек радостно вздохнул, ощущая легчайший прилив ниспосланной
благодати. Смежив веки и перебирая круглые, холодные бусины четок,
он зашептал короткую молитву:
- Иисус, Мария и Иосиф, я отдаю вам сердце и душу…
Стояла тишина, как в глубокой пещере. Вечность, парившая под
неразличимыми сводами часовни, внимала горячему, сбивчивому шепоту
– и скупо оделяла душевным покоем.
Просветленный, Томаш выбрался на свежий воздух – по коридору
гуляли сквозняки, остужая мистический жар. Бездумно водя взглядом
по неказистым, топорным византийским статуям из порфира, похожего
на окаменевший гречишный мед, Платек забрел в Изумрудную
гостиную.
Полы в обширной комнате сверкали зеленым пиренейским мрамором,
преломляясь в настенных зеркалах, а камин был отделан малахитом с
Урала – ярого, сочного цвета молодой травы. Тяжелые шторы в тон
отделке заслоняли складками узкие стрельчатые окна - за ними
виднелись дальний склон холма, курчавый от зарослей, да
терракотовые башни и купола Кастель-Гандольфо на фоне синего
неба.