- Вот паспорт твой… пять рублёв… мелочь… ключи… портсигар…
Кивая, я раскладывал имущество Пухначёва по карманам, и тут
сердце дало сбой – простодушная Сергеевна передала мне серебристый
гаджет, «подаренный» Брутом.
Как он здесь вообще оказался? Моя психоматрица, мой комплекс
нейронных состояний или… Да как ни извернись, обзывая душу
«по-научному», она всего лишь информация! Но смартфон –
материальный объект. Он-то как попал в прошлое?
«Сделай лицо попроще, - мелькнула трезвая мысль, - что ты вообще
можешь знать о времени? Два часа по радио пропикало – вот и все,
что тебе известно!»
Кивнув, я небрежно сунул «портсигар» в нагрудный карман
заношенной офицерской куртки на овчине, и обул знаменитые войлочные
ботинки «прощай, молодость». Готов к труду и обороне.
- Ну, все, Марь Сергевна, до свиданья!
- Смотри, не пей больше, – проворчала санитарка. – А то
доиграешься!
- Всё, завязал я с этим делом!
- Ну, ступай, ступай...
Заглянув в ординаторскую, обставленную парой продавленных
диванов да шкафчиками, я никого из врачей не застал, зато повсюду
висели их портреты, рисованные карандашом – целый альбом извел на
медперсонал.
Строгий Андрей Евгеньич, отпустивший чеховскую бородку,
моложавый Николай Егорыч, не удержавший пышный чуб под белой
шапочкой, бойкая Ирина Витальевна с полными губами, таившими
улыбку…
Мне страшно повезло с реципиентом – и глазомер у него оказался в
порядке, и чувство цвета, и понимание формы, и пространственное
воображение, и твердость руки. Недели две я маялся, приучая
сучковатые пальцы алкаша работать с рисунком, подтягивал моторику,
но талант не пропьешь! Рука слушалась все лучше, штрихи ложились
все уверенней, легче. Я перепортил кучу невзрачной упаковочной
бумаги, исписал три карандаша «Тактика», зато обрел покой, как тот
скряга, что нашел свой потерянный и оплаканный золотой. Ведь
художество – это все, что у меня есть.
- До свиданья, - сказал я, обводя глазами портретную
галерею.
Натянул на русый «ершик» лыжную шапочку, и зашагал прочь.
* **
Три недели в больнице – это бесконечное круженье между палатой,
туалетом, столовой и процедурным. Выписка обрывала скучную
карусель, отпуская в Большой мир. Мир 1973 года.
Привыкнуть к новой реальности, принять ее как данность, было
непросто – память вязала к «родному» будущему. Валяясь часами, я
поневоле сравнивал «прекрасное далёко» с «советской
действительностью». Прикидывал, взвешивал…