Порой к свежему воздуху, затекавшему в форточку, примешивался
горьковатый запашок дыма, но он лишь подчеркивал укромность и
особенный уют.
Постелили мне в мезонине, куда из сеней взбиралась крутая
деревянная лестница, на топчане, крытом медвежьей шкурой – спишь,
как в кроманьонской пещере. Обычно я плохо засыпаю на новом месте,
кручусь и ворочаюсь, но на даче дрых от отбоя до подъема, умаявшись
за день. А светлое время суток делилось четко: завтрак – работа –
обед – работа – ужин – работа…
Яша обожал меня кормить – хозяин ел, что дадут, а неугомонная
кулинарная душа томилась по высокой кухне. И великан крякал
довольно, наблюдая за мной, уплетающим котлету по-киевски с
картофелем «пайль». А я, торопливо, на ходу допивая компот или
какао, спешил к кистям и краскам.
Но какие кисти! А краски! Уж где их в советской Москве доставал
пройдошливый Варан, того не ведаю, но всё было лучшим из
лучшего.
Пахом терпеливо позировал мне, перечитывая излюбленного
Плутарха, а я с утра до вечера вертелся вокруг новенького
мольберта, рылся в ворохах набросков, смешивал краски, и писал,
писал, писал…
Работал я в канонах Рембрандта – из темного фона наплывал Павел
Иванович, устроившийся на старинном кресле с высокой резной
спинкой. Правая рука свободно лежала на подлокотнике, расслабленной
кистью удерживая четки, выточенные из синего полупрозрачного камня,
а левая прижимала ладонь к желтоватым страницам философского
талмуда. Немного сутулясь, Пахом поднимал голову с короткой
сединой, словно отрываясь от чтения. На его лице жили только губы,
изгибавшиеся в слабой, недоброй, немного даже зловещей улыбке, - и
страшные глаза инквизитора, смотревшие без пощады и жалости.
Пересечёшься взглядом с их мрачными, бездонными зрачками, и тебя
будто пронизывает могильный холод, ледяное дыхание смерти.
Моему заказчику этот «спецэффект» нравился до чрезвычайности.
Глядя на портрет, как в зеркало, Пахом даже начинал мурлыкать
незатейливый мотивчик. Он то приближался к картине почти вплотную,
то отходил подальше. И стоя глядел, и приседая, и голову
склоня.
- В самую масть! – оценил вор в законе, и протянул мне
нераспечатанную пачку десятирублевок. – Столько хватит?
- Вполне, - кивнул я, придушивая эмоции.
- Краски с причиндалами тоже забирай, мне они ни к чему.