Запахло дымом костра, и мы вышли из высокой травы. Мир сразу
взорвался шумами и голосами, отдававшимися нестерпимой головной
болью.
Мы прошли еще около сотни метров, и мои носильщики, не
церемонясь, прямо с плеч скинули меня на землю вместе с жердью. Я
ударился спиной и, как ни старался приподнять голову, все равно
снова отключился.
На этот раз без сознания я был недолго и очнулся от того, что
кто-то грубыми движениями освобождал мне руки и ноги. Застоявшаяся
кровь хлынула по венам, принося нестерпимую боль и невероятное
облегчение одновременно.
Рядом раздался грубый рык и голос произнес:
— Га!
«Встань» — так я перевел для себя этот рык, стараясь
сфокусировать взгляд. Встать я не мог ни при каких обстоятельствах:
меня мутило, и конечности пока не подавали признаков
работоспособности.
— Га, — снова прорычал голос, и меня больно ткнули в бедро
наконечником копья. Усилием воли я перекатился на живот и,
подтянувшись, сел. Руки безвольно висели вдоль тела, ноги дрожали.
Я увидел рычавшего дикаря. Массивная голова с выпирающей верхней
челюстью и скошенным подбородком. Широкий нос, которому позавидовал
бы любой африканец. Мощные надбровные дуги, поросшие густыми
бровями, и большие глаза. Лоб не был виден из-за косм, которые
сплелись в клубок.
— Чего тебе надо, обезьяна? — сказал я.
На лице дикаря отразилось невероятное удивление. Он обернулся и
снова взревел:
— Ха!
На этот крик вокруг меня собралась целая толпа заросших мужчин,
женщин и детей. На мужчинах и женщинах были линялые шкуры,
повязанные вокруг талии. В большинстве своем они, наверное, служили
украшениями, а не одеждой, потому что практически ничего не
скрывали. Дети, даже подростки переходного возраста были вообще без
шкур.
Я молча рассматривал неандертальцев, которые окружили меня. На
мой взгляд, здесь было человек двадцать пять, если считать детей.
Дикарь, тот, что ткнул меня копьем, сделал нетерпеливый жест рукой.
Я не понял, чего от меня хотят, и попытался встать. Но ноги держали
плохо, и я снова опустился на землю. Неожиданно орущая горилла
снова ткнула меня копьем до крови. Боль была очень сильная и я, не
сдержавшись, выругался трехэтажным матом, вспоминая всю его родню
до самой первой прямоходящей обезьяны. Когда я замолк, гул
восхищения прокатился по толпе, челюсти дикарей отвисли, и они
уставились на меня как на чудо.