Сколько длился этот переход, я не знаю. Может, пять минут, может, час, может, целую вечность, но он вышел из леса на проселочную дорогу ровно в том месте, где стоял его пикап. Закинул меня в багажник и недовольно посмотрел на свои руки — все в моей крови:
— Черт, — ругнулся и, обойдя машину, сел за руль.
Пикап дернулся, когда Нечаев завел двигатель и до упора вдавил педаль газа. Меня тряхнуло, откинуло к бортику, так, что сильно ударилась изодранной спиной. Горячая волна накрыла с головой, сопротивляться сил уже не было. Провалилась в забытье, а когда в себя приходила, машина все ехала, петляя по дороге, а сверху глядели равнодушные далекие звезды. Мне было холодно, трясло, зуб на зуб не попадал. Попробовала в комочек сжаться, но не получалось — руки ноги не слушались. И боль в исковерканном теле — ничто по сравнению с той катастрофой, что разыгралась в душе. Что-то не так, что-то неправильно, но нет сил разбираться, что именно. Я умирала. Физически, морально. Мне не за что было ухватиться, чтобы выкарабкаться. Никто не собирался мне помогать.
На востоке забрезжил рассвет, когда мы въехали в какой-то захудалый городишко, покружились по узким раздолбанным улицам и, наконец, выехали к больнице.
— Приехали! — процедил Кирилл, и за руки к себе подтянул, как мешок с картошкой. Снова боль прострелила от плеча по спине, и снова разбередило раны.
Захныкала жалобно, готовая умолять оставить меня в покое, но голоса не было, и пересохшие, растрескавшиеся губы не шевелились. Кирилл никак не отреагировал на мои слезы, даже не смотрел на меня. Снова я у него на руках, все еще живая, но мечтающая умереть. Он вошел в приемное отделение, пропитанное характерным для больниц запахом. Едким, терпким, вызывающим першение в горле. Мой конвоир, не стучась, пнул дверь и прошел в приемную, где за старым покосившимся столом дремал медбрат, свесив на грудь нечесаную голову. От нашего появления встрепенулся, недовольно подтер слюни и поднялся:
— Что еще?
— Вот, в лесу нашел, — Кирилл поднес меня к койке и уложил. В этот раз почти заботливо, явно играя на публику.
— Что с ней?
— Я откуда знаю! В крови вся! Машину мне всю испоганила.
Медбрат повернул меня на живот, тоже не проявляя особой нежности, чуть приподнял присохшую к ране ткань.
— Мать честная! — выдохнул, опалив ароматом перегара.