Однако ж потери в минувших кампаниях ,что в
балтийской, что в океанской, весьма велики. Перед российскими
судостроителями стоит задача: заново создать как Черноморский, так
и новый, Средиземноморский, флоты. Наши собственные верфи и
механические заводы не справляются – впору заказывать новые суда и
корабли во враждебной Англии! Но это, конечно, невозможно –
британские верфи загружены, Королевский Флот спешно восстанавливает
былую численность, иприходится размещать заказы в Германии, Франции
и даже у заокеанских судостроителей. К одному из таких и лежит
сейчас мой путь, определённый казённым предписанием, полученным из
Морского министерства…»
Выкроить время для дневника так
и не удалось. Не успел Серёжа заполнить своим мелким бисерным
почерком даже одной страницы (он всегда тщательно обдумывал фразы,
прежде чем перенести их на бумагу, оттого помарок с исправлениями
было немного), как над головой застучали матросские пятки и
засвиристели в свои дудки боцмана. Серёжа поспешно запер тетрадку в
ящик стола - не хватало ещё, чтобы вестовой увидел его
«прозаические упражнения»! В глубине души он осознавал, что
углубившись в материи, слабо ему известные и не до конца понятные
(что мог знать о России морской офицер, не вылезающий из заморских
походов и военных кампаний?), он склонен идеализировать перемены,
происходящие в Империи. К тому же, пережитая личная трагедия,
гибель невесты от бомбы террористов, не могла не наложить отпечаток
на все суждения, сделав его чересчур пристрастным – а допустимо ли
это для литератора, который должен (если верить многочисленным
критикам) предлагать читателю непредвзятый взгляд на
события?
Нет уж, подумал он, взбегая
наверх по узкому трапу, лучше писать о том, что он видел
собственными глазами и знает доподлинно: о войне, кораблях, морской
службе, о картинах быта и обыденной жизни моряков, столь любезные
читателям «Нивы». Вот, к примеру: почему бы не описать в очередной
главе дневника аврал, из-за которого надувают сейчас щёки
усачи-боцмана, высвистывая команду - "все наверх, рифы
брать!"
Погода меж тем портилась. С
норда наползали лохматые облака, несущие дождевые шквалы, и
командир корвета, изучив в трубу горизонт, распорядился оставить на
мачтах одни марселя, взятые в два рифа. И верно, ветер вскоре
усилился до шести баллов. Он заунывно свистел в снастях стоячего
такелажа, срывал пенные гребни с валов, высотой достигавших уже
верных шести футов. Ещё не шторм, но уже очень свежий ветер –
такой, дай ему только шанс, с лёгкостью ломает брам-стеньги, сносит
не убранные вовремя лисель-спирты, превращая судно в беспомощную
игрушку разыгравшейся стихии.