– Встаем лагерем. Вон под тем барханчиком – там, похоже, грунт
будет поплотнее. Сами дойдете, или проще дотащить вас?
– Послушайте, сержант...
– Помолчите, доктор! Вы – уж простите – как дитё малое:
спокойней, когда под приглядом. Попадетесь в лапы к эльфам, и через
четверть часа вас вывернут наизнанку: состав группы, направление
движения и всё такое. А я слишком дорожу своей шкурой... Короче –
полтораста шагов сами пройти сумеете?
Он брел куда ему было велено, чувствуя, как нога при каждом шаге
наливается расплавленным свинцом. Под самым барханом он опять
потерял сознание и не видел уже, как разведчик, тщательно
замаскировав следы рвоты и отпечатки ног и тел, быстро, как крот,
роет в песчаном откосе дневное убежище. Потом наступило
просветление: сержант бережно ведет его к норе с матерчатой
выстилкой. «Как вы, сударь, хоть за пару-то суток оклемаетесь?»
Над пустыней между тем взошла луна – омерзительная, будто бы
насосавшаяся гноя пополам с кровью. Света, чтоб осмотреть ногу,
теперь хватало. Сама по себе рана была пустяковой, но никак не
затягивалась и чуть что начинала кровоточить: эльфийская стрела,
как обычно, оказалась отравленной. В тот страшный день он подчистую
израсходовал весь запас противоядия на своих тяжелораненых,
понадеявшись – авось пронесет. Не пронесло. В лесной чаще
несколькими милями северо-восходнее Осгилиатской переправы Цэрлэг
отрыл для него схорон под дубовым выворотнем, и пятеро суток он
провалялся там, зацепившись сведенными судорогой пальцами за самый
краешек обледенелого карниза, имя которому – жизнь. На шестой день
он всё же сумел вынырнуть из багрового водоворота невыносимой боли
и, глотая горькую, воняющую какой-то химией воду из Имлад-Моргула
(до другой было не добраться), слушал рассказы сержанта. Остатки
Южной армии, блокированные в Моргульском ущелье, капитулировали, и
эльфы с гондорцами угнали их куда-то за Андуин; его полевой лазарет
вместе со всеми ранеными растоптал в кашу взбесившийся мумак из
разбитого Харадского корпуса; ждать, похоже, больше нечего – надо
пробираться домой, в Мордор.
Тронулись на девятую ночь, едва лишь он смог передвигаться;
разведчик избрал путь через Кирит-Унгольский перевал, поскольку
предвидел – по Итилиенскому тракту сейчас и мышь не проскочит. Хуже
всего было то, что ему так и не удалось разобраться со своим
отравлением (тоже еще специалист по ядам!): судя по симптоматике,
это было что-то совсем новое, из последних эльфийских разработок;
впрочем, аптечка так и так была почти пуста. На четвертый день
болезнь вернулась – в самое неподходящее время, когда они
пробирались мимо свежеотстроенного военного лагеря Закатных
союзников у подножия Минас-Моргула. Трое суток пришлось им
прятаться в тамошних зловещих развалинах, и на третий вечер сержант
с удивлением прошептал ему на ухо: «Да вы, сударь, седеете!»
Впрочем, виною тому, возможно, была не сторожившая руины нежить, а
вполне реальная виселица, воздвигнутая победителями на обочине
тракта – ярдах в двадцати от их убежища. Шесть трупов в истрепанном
мордорском обмундировании (большая вывеска извещала посредством
каллиграфических эльфийских рун, что это «военные преступники»)
собрали на пиршество всё воронье Хмурых гор, и картина эта,
наверное, будет преследовать его в снах до конца жизни.