Вот на этой-то закваске и поднялся шесть веков тому назад
Барад-Дур – удивительный город алхимиков и поэтов, механиков и
звездочетов, философов и врачей, сердце единственной на всё
Средиземье цивилизации, которая сделала ставку на рациональное
знание и не побоялась противопоставить древней магии свою едва лишь
оперившуюся технологию. Сверкающий шпиль барад-дурской цитадели
вознесся над равнинами Мордора едва ли не на высоту Ородруина как
монумент Человеку – свободному Человеку, который вежливо, но твердо
отверг родительскую опеку Небожителей и начал жить своим умом. Это
был вызов тупому агрессивному Закату, щелкавшему вшей в своих
бревенчатых «замках» под заунывные речитативы скальдов о
несравненных достоинствах никогда не существовавшего Нуменора. Это
был вызов изнемогшему под грузом собственной мудрости Восходу, где
Инь и Янь давно уже пожрали друг друга, породив лишь изысканную
статику Сада тринадцати камней. Это был вызов и кое-кому еще – ибо
ироничные интеллектуалы из мордорской Академии, сами того не ведая,
вплотную подошли к черте, за которой рост их могущества обещал
стать необратимым – и неуправляемым.
...А Халаддин шагал себе по знакомым с детства улицам – от трех
истертых каменных ступенек родительского дома в переулке за Старой
обсерваторией мимо платанов Королевского бульвара, что упирается
дальним концом в зиккурат с Висячими садами, – направляясь к
приземистому зданию Университета. Именно здесь работа несколько раз
дарила ему мгновения наивысшего счастья, доступного человеку: когда
держишь, будто птенца на ладони, Истину, открывшуюся пока одному
тебе, – и становишься от этого богаче и щедрее всех владык мира...
И в разноголосом гомоне двигалась по кругу бутыль шипучего
нурнонского, пена под веселые охи сползала на скатерть по стенкам
разнокалиберных кружек и стаканов, и впереди была еще целая
апрельская ночь с ее нескончаемыми спорами – о науке, о поэзии, о
мироздании и опять о науке, – спорами, рождавшими в них спокойную
убежденность в том, что их жизнь – единственно правильная... И Соня
глядела на него огромными сухими глазами – только у троллийских
девушек встречается изредка этот ускользающий оттенок –
темно-серый? прозрачно-карий? – из последних сил стараясь
улыбнуться: «Халик, милый, я не хочу быть тебе в тягость», и ему
хотелось заплакать от переполнившей душу нежности.