Они покинули свое убежище в последнюю ночь самума, когда тот уже
выдохся и обратился в вялую песчаную поземку, надежно хоронящую
следы. Разведчик повел товарищей на восход, к Хоутийн-Хотгору; он
рассчитывал повстречать в предгорьях кочевников-орокуэнов, которые
обычно пригоняют сюда скот на весенние пастбища, и малость
отдохнуть и подкормиться там у кого-нибудь из своей бесчисленной
родни. По дороге они завернули на место стоянки Элоара и извлекли
предусмотрительно прикопанные тогда Цэрлэгом трофеи. Разведчик не
поленился при этом удостовериться, что труп эльфа под слоем песка
уже почти мумифицировался; вот ведь странно: эльфийских мертвецов
никогда не трогают ни трупоеды, ни могильные черви – ядовитые они,
что ли?..
Марш-бросок в сторону гор начали прямо с рассветом: двигаться
днем – огромный риск, но надо было пользоваться тем кратким
временем, пока можно идти, не заботясь об уничтожении своих следов.
К концу второго дня пути отряд достиг плато, но никаких кочевий
Цэрлэг пока не узрел, и это начинало его всерьез беспокоить.
...Распадок, где они стали лагерем, был зелен оттого, что здесь
жил ручеек – маленький, но общительный. Он, как видно, стосковался
в своем уединении и теперь спешил поведать неожиданным гостям все
новости этого крохотного мирка – о том, что весна нынче
припозднилась, так что голубые ирисы у третьей излучины всё никак
не зацветут, но зато вчера его навестили знакомые дзэрэны, старый
самец с парой козочек... – и эту тихую мелодичную болтовню можно
было слушать до бесконечности. Только человек, сам проводивший в
пустыне неделю за неделей, не видя ничего, кроме горько-соленой
жижи на дне овечьих водопоев да скудных капель безвкусного
дистиллята из цандоев, способен понять, что это значит – погрузить
лицо в живую проточную воду. Это сравнимо лишь с тем, как впервые
прикасаешься к любимой после долгой-предолгой разлуки; не зря
центром Рая, созданного воображением жителей пустыни, служит не
какая-нибудь помпезная безвкусица типа хрустального Чертога
наслаждений, а маленькое озеро под водопадом...
А потом они пили заваренный до дегтярной черноты чай, церемонно
передавая друг другу единственную выщербленную пиалу, неведомо как
сохраненную сержантом во всех этих пертурбациях («Настоящая
кхандская, что б вы все понимали!..»), и теперь Цэрлэг степенно
разъяснял Тангорну, что зеленый чай имеет бездну достоинств, вопрос
же о том, лучше ли он, чем черный, сродни дурацкому «Кого ты больше
любишь, папу или маму?» – каждый хорош на своем месте и в свое
время, вот, к примеру, в полуденный зной... А Халаддин слушал всё
это вполуха, вроде как ночное бормотание ручья за большими камнями,
переживая удивительные мгновения тихого счастья, какого-то...
семейного, что ли?