– Возьмите меня, принц! Ну же!!
Он подхватил на руки это легонькое тело – о черт, да у нее же
нервный озноб, зуб на зуб не попадает! – и, перенеся ее на свое
ложе, укрыл парой теплых плащей... Что там еще есть? Пошарил вокруг
глазами – ага! Фляга с эльфийским вином – то, что надо.
– Ну-ка, выпей! Сейчас согреешься...
– А вы не хотите согреть меня как-нибудь иначе? – Она не
открывала глаз, и тело ее, вытянутое в струнку, продолжала колотить
крупная дрожь.
– Только не сейчас. Ты же возненавидишь меня на всю оставшуюся
жизнь – и поделом.
И тогда она безошибочно поняла – можно; наконец-то
можно... И, не заботясь более ни о чем, разревелась, как в
далеком-далеком детстве, а он прижимал к груди это дрожащее и
всхлипывающее, бесконечно дорогое существо и шептал ей на ухо
какие-то слова – он и сам не помнил какие, да и не имели они
никакого значения, и губы его были солоны от ее слез. А когда она
выплакала до дна всю эту боль и мерзость, то спряталась обратно в
норку под плащами, завладела его рукою и тихо попросила: «Расскажи
мне что-нибудь... хорошее». И тогда он стал читать ей стихи, лучшие
изо всех, что знал. И всякий раз, стоило ему остановиться, она
стискивала его ладонь – как будто боялась потеряться в ночи, и
произносила с непередаваемой детской интонацией: «Ну еще немножко!
Пожалуйста!..»
Она уснула под утро, не выпуская его руки, так что он еще
подождал, сидя на краешке ложа, пока сон ее не станет крепче, – и
лишь тогда склонился над ней, осторожно коснувшись губами виска, а
потом устроился в кресле... Глаза он открыл спустя пару часов от
какого-то шороха, тут же услыхал сердитое: «Пожалуйста,
отвернись!», а несколькими секундами погодя жалобное: «Слушай, дай
мне чего-нибудь накинуть – не могу же я разгуливать средь бела дня
в таком виде!» А уже стоя в дверях (на ней теперь был его охотничий
камзол с подвернутыми рукавами), она вдруг вымолвила – тихо и очень
серьезно: «Знаешь, те стихи... Это что-то необыкновенное, со мной
никогда в жизни такого не бывало. Я приду к тебе сегодня вечером, и
ты почитаешь мне еще что-нибудь, ладно?» Короче говоря, к тому
времени, когда в Эдорас отправилось послание, в коем Фарамир
справлялся у Йомера – не возражает ли тот против решения своей
сестры Йовин стать княгиней Итилиенской, вечерние литературные
чтения прочно вошли в их семейный обиход.