В общем-то, Женька маму понимал, но
от этого не было легче. Уходил в армию нормальный пацан.
Самоуверенный, здоровый, знакомый от пяток до стриженной наголо
макушки и жизнерадостный мальчишка с огромными планами на
дальнейшую жизнь, а вернулся … вернулось незнакомое существо с
жуткими шрамами по левой стороне тела, вырванным раскаленными
щипцами языком и остановившимся навсегда взглядом.
Первые несколько недель Женька вообще
из своей комнаты выходил только ночами. Сначала мучился с
сигаретами, пытаясь курить в открытую форточку, но через пару дней
как щёлкнуло: больше не могу. Выкинул только что открытую пачку в
окно вместе с «бычком», помаялся несколько дней и больше не
курил.
Второй раз бросать курить оказалось
значительно легче. Первый раз он бросил в плену. К тому времени
курил Немоляев уже почти два года, и бросать было много тяжелее.
Там всё было много тяжелее, а жить особенно.
Язык Женьке вырвали за компанию. Он
уже четыре дня мучился в неволе, стремительно слабея и лишаясь
желания жить. Наступала глухая безнадёжная апатия, а желание было
только одно – скорей бы наступило спасительное забвение.
Зачем его раненого вообще притащили в
этот подвал Женька так и не понял. С двумя ранениями могли и добить
как остальных раненых. «Духи» с пленными обычно не церемонились и
перерезали горло даже легкораненым, но, тем не менее, притащили
и….
Многое было непонятно. Молодых
«ду́хов» на них обкатывали что ли? Кого раскаленным железом пытали,
кого ногами и прикладами до полусмерти избивали, а Женьке раненую
ногу и плечо штыком расковыривали. За компанию раскаленным железом
досталось и Женьке. У всех, у кого нашли татуировки, «звери»
прижгли их раскаленным добела прутом. А Немоляев, поддавшись на
уговоры приятеля, на второй год службы, сделал себе шикарную
«татушку».
То, что после всех этих пыток, их
живыми не оставят, было понятнее всего, вот только это было ещё
далеко не всё. На пятый день кинули в их преддверие ада
молоденького неугомонного лейтенанта.
Борзый был «лейтёха». Молодой что ли?
Никто спросить так и не успел. Все они там были без возраста –
грязные, оборванные, замотанные окровавленными тряпками желторотые
старики. Как в себя пришёл после контузии лейтенант рта не
закрывал, обкладывая «духов» и по маме, и по папе, и по всем
остальным родственником до двенадцатого колена. Видно надеялся, что
сразу убьют.