Вот бы государыня удивилась.
– Чего уставился? Уши мои нравятся? –
довольно ухмыльнулся Бецкий, когда ротный отвернулся. И, не
дождавшись ответа, продолжил: – Понимаю. Выдающиеся, между прочим,
уши.
Вне всяких сомнений. Настолько, что
разглядывая их я даже пропустил финал речи почтенного лейб-гвардии
штабс-капитана… между прочим, по совместительству мамы и папы.
– Господа юнкера – вольно! Разойдись!
– скомандовал ротный.
И я уже было решил, что все
интересное на сегодня уже закончилось…
– … А господина юнкера Бецкого я
попрошу задержаться. – Ротный безошибочно выцепил в толпе взглядом
тощую лопоухую фигуру. – И прихватите с собой вашего товарища
Горчакова.
Значит, уже заметил. И все знает…
хорошо это или плохо.
– Ну вот… – едва слышно вздохнул мой
собрат по несчастью. – Чуть что – сразу Бецкий.
В его голосе сквозило столько
глубокой тоски, что я на мгновение даже поверил, что грядущий
разнос от ротного стал для парня чем-то неожиданным… или
неприятным.
Ничего подобного. Наоборот – он явно
обрадовался. Его разве что чуть смутился, что попал под раздачу со
мной на пару, а не в гордом одиночестве. Шагая на расправу к Маме и
Папе, я поймал взгляд Бецкого – слегка виноватый, но все равно
веселый и довольный.
Вот ведь… чудила.
– Рок-н-ролл, детка-а-а… – пропел
юнкер Бецкий.
Он же Богдан, он же просто Бодя из
Одесского кадетского корпуса. Именно так и представился мой
лопоухий товарищ по несчастью.
Когда нас обоих вызвал ротный, я уже
приготовился к худшему – но кара оказалась не такой уж строгой. Как
выразился Мама и Папа – господа юнкера Горчаков и Бецкий до самого
отбоя поступают в полное распоряжение коменданта для проведения
хозяйственных работ.
В общем, мы загремели на уборку.
Сначала кухни, потом каземата – а потом и лестницы. Не то, чтобы
нехитрые упражнения со шваброй, тряпкой и ведром мутной воды
вызвали у меня какие-то сложности, но особого опыта в подобных
делах у меня не было.
Зато Богдан владел боевым
инструментарием поломойки в совершенстве – похоже, традиция
попадать на хозработы прилепилась к нему еще в кадетском
корпусе.
Неудивительно – с такими-то
замашками.
Самого его это, впрочем, совершенно
не напрягало. Богдан носился, как угорелый, засовывал руки в ведро
чуть ли не по локоть, мастерски отжимал тряпку длинными загорелыми
пальцами – и тут же снова наматывал ее на видавшую виды швабру, не
забывая при этом болтать без умолку. А когда мы постепенно
переместились из каземата на лестницу, где уже почти не попадалось
начальства – принялся еще и паясничать.