Мать решила переправляться на ту
сторону, и это было безумие. В синем утреннем небе то и дело
возникали спиральные мерцающие паутины, а взбитые страхом птицы
ушли в неимоверную высоту. Чага чуяла нутром, что за рекой всё
напряжено, что металл вот-вот начнёт роиться, но упрямая коренастая
старуха (Матери было за сорок) просто заткнула ей рот.
Стрый хмурился. Он давно уже не
доверял чутью Матери, но оставаться на этом берегу и впрямь было
опасно — похищение Седого подняло в сёдла всех родственников Калбы
по мужской линии.
К счастью, место для переправы
выбрали неудачное: потеряли вьюк, утопили мохноногого сосунка,
провозились до полудня. А преследователи вблизи переправы так и не
показались — видно, отстали ещё в разорённой степи...
Места за рекой пошли плохие,
тревожные. Выбитая неизвестно кем полузаросшая тропа тянулась вдоль
густого коричневого сушняка — явно все соки из земли были выпиты
зарывшимся в неё металлом. Попадались кости, сгнившая рухлядь,
иногда из хрупкой путаницы ветвей опасно подмигивал осколок.
Трудно сказать: этот резкий короткий
хруст в дальнем конце высохшей рощи — он был или просто почудился?
— но только Чага не раздумывая бросилась с седла на землю. Рядом,
едва не придавив хозяйку, тяжкой громадой рухнул испуганный зверь.
Залегли все — и люди, и животные. А спустя мгновение сушняк словно
взорвался дробным оглушительным треском, и летящий насквозь металл
с визгом вспорол воздух над их головами.
Очевидно, сталь сама уходила из-под
удара — пронизав ломкие заросли, метнулась меж холмами и там была
перехвачена враждебным роем. Воздух звенел, лопался, кричал.
Приподняв голову, Чага видела, как седловина, куда их вела
выбранная Матерью тропа, исчезает в неистовом мельтешении
металлической мошкары. Не задержись они на переправе, живым бы не
ушёл никто.
И всё же несчастье случилось. Бой
кончился, седловина сверкала россыпью осколков, в дебрях сушняка
выл и трещал огонь, а Седой зверь — единственный — остался лежать,
дрожа и закатывая в ужасе лиловый глаз. Из жёсткой длинной шерсти
на спине торчал кусок металла, вонзившийся острым концом в жировой
горб.
Стрый метался по опушке чуть не
плача, и на это было так жалко смотреть, что Чага подошла к Седому,
раздвинула шерсть и извлекла осколок. Голыми руками.
Как они все тогда отшатнулись от неё!
А она отшвырнула окрашенную кровью сталь и двинулась, оскаленная,
прямо к попятившейся Матери.