Ты пожалеешь - страница 3

Просыпаюсь в три часа дня и с больной головой плетусь на кухню, готовлю себе чудовищно крепкий кофе и, взобравшись на барный стул у стойки, в одиночестве давлюсь бодрящим напитком.Перед носом белеет записка с назиданиями от папы, но я игнорирую ее и открываю ноутбук: братишка Женя только что прислал новые фотографии своего лондонского быта.Я всегда жду его сообщений с особенным трепетом — вот и сейчас внимательно просматриваю каждый кадр и не могу сдержать смех. Даже на расстоянии тысяч километров мы с ним на одной волне. Этой ночью брат тоже зависал в крутом клубе, о чем красноречиво свидетельствуют их с Артемом симпатичные пьяные лица на фоне батареи пустых стаканов.Старший брат — единственный во всем мире человек, понимающий меня без слов.Уже представляю, как он выслушивает мой рассказ об утреннем происшествии и приводит настроение в норму весьма обидными, но справедливыми шутками.Грудь сдавливает тоска. Я скучаю, адски скучаю по Жене. И могла бы пожертвовать многим, лишь бы он вернулся и мы всей семьей традиционно поужинали в нашей давно опустевшей столовой...Если бы только он был здесь. Если бы мама смогла побороть рак тогда, три года назад. Если бы отец не ушел с головой в работу. Если бы, если бы...***Стою перед огромным зеркалом — порталом в другое измерение — и рассматриваю прозрачные усталые глаза в отражении. Когда-то они были ярко-голубыми и сияли, а сейчас мой затравленный взгляд похож, смертельно похож на такой же, познавший потерю, взгляд нереально зеленых глаз, о который я споткнулась сегодня утром. Со дна души поднимается муть.Что за парень? Откуда столько высокомерия, холода и ненависти в этом ничтожестве? И почему, черт возьми, он так меня зацепил?Я общительная девушка, не ханжа и не комплексую по пустякам. В нашей тусовке люди постоянно позволяют себе различные излишества, но я стараюсь вести правильную жизнь: отец — публичный человек, и мне нельзя его подводить. Я знаю, что после получения диплома выйду замуж за Артема и буду хорошей женой и мамой, даже несмотря на то что эта перспектива слегка напрягает обоих. Есть решения, не подлежащие обсуждению. Все просто будет так, и о других вариантах я никогда не задумывалась.Может быть, новый знакомый нечаянно всколыхнул во мне странную память о чувствах, которые могли быть доступны, сложись моя жизнь по-другому? О параллельной вселенной, где я обитаю в одной из многоэтажных панелек в спальном районе, езжу в универ на автобусе и имею возможность выбирать — с кем дружить и кого любить...Тогда я бы точно не связалась с Артемом и после пар бежала на свидание к другому: к тому, кто действительно волнует и интересен. К тому, кто свободен от условностей и предрассудков. К тому, кого люблю...Сердце колотится как сумасшедшее — я фантазирую о возможности вырваться на свободу и рыцаре, который спасет меня от моей же семьи. У него зеленые глаза.Горько усмехаюсь и отхожу от зеркала.Какая глупость... Счастье с нищим мальчишкой возможно только в дешевых романах.Закат за окнами угасает, красные квадраты на стенах и полу поглощает неотвратимо наползающая из углов темнота, сверчок заводит в саду свою монотонную трель, загораются первые звезды. Становится до тошноты тоскливо.Папа вернется не раньше завтрашнего вечера, домработница взяла выходной.Катя, похоже, с головой нырнула в новые отношения — не пишет и не звонит. Естественно, и этот роман не продлится дольше недели, но в состоянии влюбленности она забивает на все и вся, и уж тем более на меня.Слоняюсь по пустому мертвому дому, заглядываю в холодные гулкие помещения гостевых и спален и, судорожно нашарив на стенах выключатели, зажигаю голубоватый яркий свет. Но он не развеивает тоску. Хочется кричать.Мне срочно нужен рядом кто-то живой, иначе поедет крыша.Сбегаю в свою комнату, расчесываю пятерней волосы, собираю их на затылке в небрежный пучок, но больше не утруждаюсь — не замазываю круги под глазами и не наношу макияж. Влезаю в скинни, кеды и серую толстовку, закрываю за собой тяжеленную дверь и вываливаюсь в душные сумерки.Отец не приветствует мои поздние отлучки: официально разрешается бывать только у Кати — дочери ректора престижного вуза, где мы с ней, собственно, и учимся, но после смерти мамы он и сам не может подолгу находиться в одиночестве в нашем «фамильном гнезде».Ловлю такси и еду до Центра, долго брожу по главной площади города, смотрю на розовые облака и бледную луну, памятники, фонтаны, елки и счастливые парочки, проходящие мимо.Стараниями моего отца в нашем городе красиво. Мрачно и красиво, как на кладбище.В свете фонарей трепещут призрачно-зеленые листья, вместе с их шумом ветер приносит гудки машин и обрывок песни: «Я живая одинокая клетка. В четырех стенах другой, бетонной. Проводами телефонных линий связана, отгорожена рамой оконной...»Я бесцельно шагаю вперед, руки в карманах. Ника, девятнадцать лет. Неприкаянная душа без имени и возраста.У полуразрушенных ступенек одинокий музыкант в черной бейсболке и рваных джинсах, прислонившись спиной к бетонной стене, играет на гитаре, и его чистый голос разносится по площади:— Комфорт решает многое, но так пусто внутриЖивой одинокой клетки,И другой, такой же, бетонной.Стал говорить с ее стенами,Пробовал лезть на них.Кричал раме оконной.Шаги безумия легки,Но оглушают отзвуком пустой комнаты...*Пронзительно до мурашек и до боли созвучно с моей тоской. Останавливаюсь, упорно выискиваю в кармане завалящую сотенку, наклоняюсь и кладу ее в кофр поверх россыпи мелочи и мятых бумажек.Музыкант поднимает голову, смотрит на меня знакомыми, огромными сумрачными зелеными глазами, и я едва не приземляюсь задницей прямо на брусчатку, потому что ноги отказывают.— И снова здравствуй! — усмехается он.— Привет! — быстро отвечаю я и моргаю, прогоняя наваждение.Парень снимает с плеча гитару, выгребает из кофра деньги и укладывает ее внутрь.— Я как раз закруглялся. Хочешь есть? — спрашивает он буднично, словно мы сто лет знакомы.Я действительно ничего не ела последние сутки, и желудок предательски сводит. Но гораздо сильнее мне не хочется возвращаться домой: появилась возможность хотя бы час пробыть вне его стен, и я тут же за нее хватаюсь.— Пожалуй, да... — Я начинаю тараторить: — Послушай, я хотела поблагодарить тебя за помощь! Утром не додумалась, а потом поняла, что мы, возможно, больше никогда не пересечемся... И стало стыдно. Как же хорошо, что мы снова встретились!— Думаешь? — Странный вопрос загоняет в тупик и нехило пугает, но парень весело смеется: — Я же сказал, никогда меня не благодари. Пошли.Мы идем через освещенную фонарями площадь. Скейтеры, сидящие на мраморе у фонтанов, кричат ему:— Харм, уже сваливаешь? — И он на прощание поднимает руку.Нагоняю нового знакомого и стараюсь идти в одном темпе, хоть это и тяжело.— Как они тебя назвали? — Надеюсь хитростью выведать имя, но он отрезает:— Меня все так зовут.— Как — так? Я не расслышала... — Положение не позволяет мне выказать явную заинтересованность, но от кошмарного любопытства зудят кончики пальцев. В знакомстве ведь нет ничего унизительного и страшного...— Харм, — бросает он, и я завожусь еще сильнее:— Харм? Вред? Но почему?Парень дергается, а я мгновенно прикусываю язык. Только теперь до меня доходит: он раздражен так, что, кажется, готов убивать, но только глубоко вздыхает:— Потому что я ломаю все, к чему прикасаюсь.— Я тоже бываю неуклюжей... Брат даже называл меня криворучкой. Кстати, меня зовут Ника. Очень приятно.Харм незаинтересованно кивает.Несмотря на гитару и рюкзак за спиной, идет он настолько быстро, что за время нашего короткого разговора мы оказываемся в темном, заросшем тополями и кустами сирени дворе за пределами площади. Никаких кафешек в этой местности нет и быть не может, и в животе холодным комком сжимается страх.— Куда мы направляемся?— Ты же хочешь есть? Вот и успокойся. — Харм тормозит у обшарпанного дома дореволюционной постройки и толкает деревянную дверь первого подъезда. В лицо ударяет холодная непроглядная тьма.— Дай мне руку. — Он крепко хватает меня за запястье. — Иначе свернешь тут шею.Зрение выведено из строя, от паники слабеют колени, но жесткий захват его пальцев успокаивает.Доверие. В обычных обстоятельствах я никогда бы не пошла домой к первому встречному, да еще и такому странному, но это прикосновение решило все.По вереницам скошенных ступеней он тянет меня наверх, останавливается на площадке с выбитой лампочкой и, наконец, отпускает мою руку. Гремит ключами, подсвечивает замок зажигалкой, исчезает в черном проеме и щелкает выключателем. Шаг — и я оказываюсь в огромной старой квартире, похожей на музей.Здесь давно не было ремонта: лепнина с коричневыми потеками потрескалась, позолота потускнела, выцветшие обои местами отошли от стен, углы захламили скопления коробок, а на поверхностях массивной резной мебели образовались залежи пыли.Харм подталкивает меня вперед, обгоняет и включает свет на кухне.Круглый стол, антикварные шкафчики, двухконфорочная плита с чугунной решеткой, допотопный абажур на потолке и пара разномастных венских стульев — вот и весь интерьер.Я занимаю один из них, Харм вываливает из рюкзака пакеты с лапшой быстрого приготовления.— Королевский ужин: бич-пакеты. С каким вкусом предпочитаешь? — По тону намерений не разобрать. Он серьезно?Я вскидываю голову, но натыкаюсь на взгляд его огромных глаз. Он серьезно.— Пожалуй... — Перебираю пачки и вчитываюсь в надписи на них. — Остановлю свой выбор на «Лагмане».— Аналогично.Он зажигает огонь под старинным медным чайником с мятым боком, падает на стул напротив меня и стягивает бейсболку.Темная челка, выбритые виски и затылок, едва заметный пирсинг в брови и эти проклятые глаза... Красивый. Я физически ощущаю, как пропадаю, скатываюсь на американских горках и улетаю в космос. В присутствии Артема со мной такого почему-то никогда не случалось.— Ты часто там играешь? — спрашиваю невпопад, получается пискляво.Харм пожимает плечами:— Да, часто. И не только там.Чайник свистит, он забирает пачки нашего «королевского ужина» и отворачивается к плите. Любую информацию из него приходится вытягивать клещами, и это изрядно утомляет. Не хочет говорить о себе — не надо.Вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся, так что... даже не обидно._________________________Группа «7раса», «Клетка»