Ты пожалеешь - страница 4

Мы молча доедаем лапшу из фарфоровых тарелок. Да, это тот самый — вредный, насыщенный углеводами и глутаматом натрия фастфуд для бедных, но, положа руку на сердце, ничего вкуснее я в жизни не ела.Харм справляется быстрее, закидывает свою опустевшую посуду в чугунную раковину с черными пятнами сколов, подпирает ладонями подбородок и внезапно становится милым.— Так что за дядя так испугал тебя утром?Сказать ему, что я дочка мэра — не вариант. Его сразу как ветром сдует, а мне начинает нравиться присутствие этого пришельца в моей жизни. Решаю ограничиться полуправдой:— Мы с подругой всю ночь зависали в клубе, а отцу я сказала, что собираюсь ночевать у нее. И что ее родители дома. Тот мужик — друг отца. Он чуть не запалил меня на остановке в таком непотребном виде. Если бы не ты...— Проехали. А твоя мама?— Мамы у меня нет, — признаюсь и чувствую, как веки жжет от слез. В нашей семье не принято обсуждать ее уход: ни к чему лишний раз ковырять застарелые раны, горевать и показывать слабости.— Эй, не плачь. У меня тоже нет матери, если это тебя утешит. У меня вообще никого нет.Он произносит страшные слова легко и весело. Дергаюсь и поднимаю взгляд — Харм смотрит на меня в упор мрачными, полными боли глазами. И улыбается.«Хотелось бы мне стать для тебя кем-то...» — проносится в закружившейся голове. Черт, да я бы все отдала, чтобы стать для него хоть кем-то.— Как давно? — всхлипываю и никак не могу совладать со слезами. Мне жалко себя. Жалко его.— Уже три года. — Харм задумчиво разглядывает меня. — Очень часто появляется желание повеситься в этой гребаной пустой квартире или другими способами убить мысли. Но нельзя. У меня еще есть планы, которые нужно довести до конца.Я больше не могу выдержать его взгляд: бездонный, гипнотический, потусторонний. Кажется, для себя единственное, что имеет смысл, я только что нашла...Открытие пугает до одури.Хватаюсь за вилку, молча разделываюсь со своей лапшой, и Харм неожиданно выдает:— Давай накуримся?Будучи студентом, Женька частенько приходил домой улыбчивым и загадочным, хотя от него за километр разило травой. Мама ругала его на чем свет стоит и требовала прекратить. Брат не прекращал. Зато под кайфом он давал мне поистине ценные, реально работающие советы, и я не разделяла маминой тревоги из-за его увлечения. До тех пор пока однажды, на отдыхе в загородном отеле, не стала свидетелем героинового передоза у одного из знакомых. Он вместе со всеми поздравлял именинника, шутил и выкрикивал тосты, а спустя полчаса лежал на полу в номере — без признаков жизни и с пеной у рта. Тогда скорая успела вовремя, несчастного откачали, а я поклялась, что никогда не стану даже пробовать.Но сейчас, под изучающим, берущим на слабо взглядом Харма, вдруг соглашаюсь. Бунт так бунт. Завтра все вернется на круги своя, и я заставлю себя забыть про эту авантюру.Через длинную прихожую Харм ведет меня в недра квартиры, сворачивает во вторую комнату слева и включает настенный светильник.В комнате полный разгром: вещи торчат из резного черного шкафа, висят на старых венских стульях, горой свалены на огромном бархатном кресле. Клавиатура погребена под смятыми фантиками, алюминиевыми банками и пачками от сигарет. Кровать кое-как застелена коричневым клетчатым пледом, к стене прислонены электрогитары, а над ними нависают полки с потрепанными корешками многотомных изданий и угрюмые, написанные маслом пейзажи в массивных, потемневших от времени рамах.Харм достает из кармана небольшой белый сверток, щелкает зажигалкой и передает мне. Я сажусь на кровать, проваливаюсь на пружинах почти до пола и растерянно гляжу на завихрения дыма и свои тонкие пальцы. Харм валится рядом.Страшно преступать когда-то данную клятву, но я не хочу, чтобы он считал меня напыщенной стервой. И ощущение отпечатков собственных грязных рук на чем-то чистом больше не перенесу.Подношу сверток к губам и медленно затягиваюсь.Голова мгновенно становится невесомой, мысли туманятся, путаются и выстраиваются в новые, парадоксальные цепочки, но происходящее воспринимается отчетливо и ясно.В огромной, некогда шикарной квартире остановилось время. В ней живет заколдованный принц.***Харм лежит на спине, я сижу на нем верхом, ногтем обвожу завитки татуировок на его груди и плечах и смотрю в невозможно зеленые глаза. Татуировки разбегаются из-под пальцев и оживают под ними, приобретают новый смысл и одаривают тайными знаниями, тепло его тела сливается с моим, восприятие тает... Он улыбается. Я доверяю ему, несмотря на то что его улыбка где-то в глубинах души вызывает странный дискомфорт.На Харме только черные джинсы с драными коленками, на мне — трусы и топ.Неожиданно Харм садится, и мы оказываемся лицом к лицу. Очень близко.Он не притрагивался к косяку, но смотрит на меня так завораживающе, что едет крыша.Больше никакого отчуждения.Мне очень нравится этот парень, и об этом я буду кричать на весь мир.— Кто делал тебе татухи? — томно мурлычу, дотрагиваясь кончиком языка до горячей кожи и хихикаю как дурочка. Он ухмыляется:— В основном набивал сам. Не люблю их: они меняют судьбу. Регулярно продолжаю только ради боли.— Офигеть. — Становится не до смеха. — Набей и мне. Чтобы осталась на всю жизнь и ее изменила. Только без боли, пожалуйста. Ненавижу боль.Он кивает.Опускаю глаза на надпись под его ключицей, читаю вслух: Protect Me From What I Want и снова хохочу.— Блин, Харм, ты со мной разговариваешь. Молчишь, но разговариваешь! — Я провожу пальцем по черной витиеватой фразе и любуюсь ею.— Защити меня от того, чего я хочу, — шепчет Харм.— Чего? — Ошарашенно смотрю в его лицо, но он смеется:— Доношу смысл надписи! Видимо, у тебя хреново с английским.Я впервые вижу его искренне смеющимся: он прекрасен настолько, что больно дышать. Восприятие слишком обострено, и нервные окончания взрываются от переизбытка красоты. Я сейчас вспыхну, умру, испарюсь.Жуткое ощущение потери контроля ледяным ознобом проходится по спине.Пытаюсь слезть с коленей Харма, но он держит руки сцепленными на моей пояснице и продолжает смотреть мне в глаза. А потом целует.