Харм.
Он открывает кофр, достает гитару и вешает на плечо. Опирается спиной и подошвой ботинка о разрисованную граффити стену и начинает петь:
— I am the key to the lock in your house
That keeps your toys in the basement
And if you get too far inside
You’ll only see my reflection.*
Он не прав, с английским у меня порядок. От текста этой песни становится жутко и тошно, возникает желание сбежать и спрятаться, но вместо этого я еще крепче прирастаю к скамейке.
Проходящие мимо люди бросают в кофр деньги, чистый голос Харма возносится еще выше и срывается на хрип:
— And either way you turn
I’ll be there
Open up your skull
I’ll be there
Climbing up the walls.**
Он продает за гроши свою душу, даже его поза похожа на позу снимающейся шлюхи.
Меня находит и пронзает его взгляд, и по спине пробегает холодок.
Харм зажимает последний аккорд, кивает мне и улыбается. В свете фонаря его улыбка кажется дьявольской.
Да что же со мной такое, откуда приступы паранойи? Он — просто мальчик, с которым у меня случилась глупая, но приятная интрижка. Почему бы снова не скоротать с ним время за болтовней ни о чем?
Харм стаскивает с плеча ремень, прислоняет гитару к раскрашенному бетону, подходит ко мне, садится рядом и тихо спрашивает:
— Что случилось? Почему ревешь?
Воздух покидает легкие, голова кружится.
— Да так. — Я разглядываю свои руки. — Тяжелый день.
— И поэтому ты искала меня?
Хочу возразить, но не делаю этого. Я ведь действительно искала именно его.
— Не пойми неправильно. Мне просто нужно с кем-нибудь поговорить.
— Ну тогда говори, — отзывается он без всяких эмоций.
В нашей семье не принято обсуждать проблемы и выносить сор из избы. Но Харм поймет: он знает, что такое терять близких. Он рядом, и его чумовой парфюм обжигает мои до предела взвинченные нервы.
— Сегодня третья годовщина смерти мамы.
— Соболезную. — Харм дотрагивается до моего плеча. — Это очень хреново.
— Боль уже почти сошла на нет. Но иногда кажется, что она сошла на нет вместе со всей моей жизнью. Все так тупо... Картонно. Никаких эмоций. Мои близкие боятся их проявлять и предпочитают справляться поодиночке... — Я снова срываюсь на плач. — Может, им действительно на меня пофиг, а?
Харм молчит и позволяет мне выплакаться. Видит Бог, большего от него и не требовалось.
Отчаяние смывает волной благодарности, трепета и нестерпимого тепла, но в следующее мгновение волшебное единение рушится.