***
— Ишь, как у тебя ладно выходит! — Грюла одобрительно
причмокивает. — За всех рассказываешь, словно в головы им заглянул
и все помыслы узнал.
— Да чего там узнавать! — фыркаю я. — Люди — существа простые, а
собаки — ещё проще.
— Ох, лукавишь! — Грюла грозит мне корявым пальцем. — А то я не
знаю, что с простыми ты дела не имеешь. А баргест тот самый, об
которого ты клыки обломал?
— Это он обломал, а не я!
— Ладно, ладно, не хорохорься. Садись лучше к столу. Мои что-то
загулялись, не будем их ждать.
Я мигом подсаживаюсь к благоухающей миске. Поесть в тишине, пока
не примчалась орда голодных троллей, не часто удаётся.
— А когда это всё случилось-то? — Грюла щедро подливает мне
добавку. — До войны, небось?
— За полвека до Первой Гибельной.
Она тяжело кивает. Человеческие мировые войны и троллей
зацепили, но говорить об этом они не любят. Так что дальше мы
ужинаем в молчании.
Когда детишки Грюлы вваливается в пещеру, я уже вылизываю миску.
Матушка ворчит на своих лоботрясов, развязывает набитые
награбленным добром мешки. Из одного выскакивает поросёнок, с
визгом кидается под стол. Тролли, перекрикивая друг друга,
устремляются за ним и, разумеется, застревают. Грюла костерит их от
всей материнской души. Для моих ушей это уже слишком. Поднимаюсь и
аккуратно, чтобы никого не задеть — при моих-то размерах я и троллю
могу ногу отдавить — выхожу за порог. Потягиваюсь с наслаждением,
вдыхая морозный воздух. Настала моя пора: зимнее солнцестояние,
тринадцать ночей Йоля. И пусть волшебства в мире осталось с
воробьиный нос, пока люди празднуют середину зимы, моя сила не
убавится. И неважно, как они этот праздник называют.
Мои руки зябко потирают ладони, норовят зарыться пальцами в
длинную шерсть на загривке. Откуда у кота руки, спрашиваете? По
наследству достались от одного волшебника, с которым мы однажды
повстречались на узкой дорожке. У него эти руки были в услужении.
Что ни прикажешь, всё сделают, только драться не умеют. Когда я с
волшебником разобрался, руки за мной увязались. Сначала я их гонял.
Ну, сами посудите, разве это дело: шествует Йольский Кот, гроза и
ужас всех людей и нелюдей, а над ним порхают белыми бабочками руки!
Машут всем встречным-поперечным, большие пальцы оттопыривают.
Случается, что и средние. Вся солидность псу под хвост! Но потом я
сообразил, какую пользу это порхающее недоразумение может принести.
Есть у меня слабость — коллекционирование. Да не жуков-бабочек, на
манер английских джентльменов, а таких, как Микаэль-флейтист. Тех,
кто на своих сородичей не похож. Я давно мечтал их истории
записать, вот и приспособил руки к делу. Записываю, понятно, не
всё. Взять того же флейтиста с его брауни. Повстречались мы зимой,
в моё законное время, но об этом я никому рассказывать не стану.
Хватит и того, что сам забыть не могу, хоть и сто с лишним лет
прошло.