Это
у нас очень взаимное пожелание, на самом деле. Я уже очень хочу использовать
кляп по прямому назначению, до того меня достал этот её длинный язык.
А какая была корректная, вежливая
сотрудница… И когда она успела скончаться? И куда мне отнести корзинку гвоздик
на поминки?
—
Харассмент — это когда не по согласию, — ухмыляюсь я, — а тебе ведь понравится,
Ирина Александровна. Мне тоже, я думаю. Тем более, у тебя такие необычные увлечения...
Ну,
а что? Пора уже корову за вымя прихватывать!
—
О чем вы, Антон Викторович, — безмятежно улыбается Хмельницкая.
Она
что, от рождения блондинка? А я думал — ценой регулярных походов к парикмахеру.
—
Ну, видимо, об этом, — я перебрасываю кляп из ладони в ладонь, привлекая к нему
внимание, — и о прочих милых прибамбасах из багажника твоей машины.
—
Каких прибамбасах? — Хмельницкая хлопает глазками. — А что это, Антон
Викторович? Я эту штуку впервые вижу. Расскажете?
—
Ну, не прикидывайся, Ирина, — я качаю головой, — у меня даже фотографии
имеются, с видом на багажник твоей машины. И на сумку черную в нем, и на все
твои кляпы-корсеты, вокруг неё.
Ну,
конечно, вряд ли все. Но вид все равно прекрасный.
—
Ах, сумку, — эта коза даже не пытается врать достоверно, и откровенно кривляется,
— так это не моя сумка, Антон Викторович, я её подруге отвезти должна была.
Понятия не имею, что там. А что? Ах, вы заглядывали? И эту штуку унесли? Вас
папа не учил, что чужое брать нехорошо?
Мой
папа меня учил, что в этой жизни нельзя упускать ни единой возможности. Но это
все музыка сфер и сейчас не важно. Хотя, эту возможность я однозначно не упущу.
—
А тебя мама не учила всегда говорить правду, Ирочка? — елейно уточняю я. — Это
ведь твой кляп. И сумка — твоя.
Ирина
щурится, склоняя голову набок.
Мне
не нравится выражение на её лице. Она слишком безмятежна для человека,
загнанного в угол откровенным компроматом. Она же понимает, что её даже в нашей
конторе сожрут, если вот эта правда всплывет. Бабы затравят «проституткой»,
мужики же… Вот о реакции мужиков мне лучше не думать. В глазах тут же начинает
темнеть.
Но
ведь очевидно, что после этого никакого авторитета у Хмельницкой не будет?
—
Допустим, кляп — мой, — спокойно произносит Хмельницкая, убирая ноги со стола и
выпрямляя спину, — и сумка моя. И что из этого Антон? Что ты с этим сделаешь?
Будешь меня шантажировать?