—
Это не проклятие, это идиотизм, — сухо произносит Хмельницкая, — я ведь еще раз
напишу.
Ой,
неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то
добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем,
сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.
—
Боюсь, моя неловкость только усугубится, — я пожимаю плечами. Это достаточно
красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы
уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже
поймет, что никуда я ей уйти не позволю?
Ирина
смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это
все? Так просто было её уделать?
—
Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, — хладнокровно замечаю я, — у меня
имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение
внутреннему регламенту»?
Она
не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.
И
это верное предположение — госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери,
разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.
И
все же — не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой
леденец.
—
Присаживайся, Ирина Александровна, — ухмыляюсь я, — а то еще в обморок
шлепнешься от избытка чувств.
Ирина
презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из
кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.
На стол, за которым обычно сидят
главы отделов во время летучек.
Феерическая
наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.
—
Я вас слушаю, Антон Викторович, — цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными
глазами.
—
Не туда ты села, Ирина Александровна, — тяну я, откидываясь на спинку кресла.
—
А куда надо? — Хмельницкая фыркает. — Расскажите, Антон Викторович, я такая
недогадливая.
—
А куда хочешь, — я пожимаю плечами, — можешь на стол мой сесть. А можешь под
столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю
одно очень хорошее применение твоему длинному языку.
Ирина
качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же
исчезает.
—
Антошенька, есть такая штука — харассмент называется, — презрительно
откликается Хмельницкая, — говорят, за него даже сажают. Самых уникальных
мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук
завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.