– Вы злитесь… интересно, что же стало причиной вашей злости? И почему вы готовы обвинить во всем меня?
Ноющий тон. Зудящий. Будто комар над самым ухом вьется… и Себастьян тоже слышит этого комара. Встряхивает головой и, стиснув зубы, бросает:
– Прекратите…
– Что прекратить?
Богуслава улыбается. У нее белые красивые зубы, и почему-то за этими зубами Евдокия не видит лица.
– Вы знаете. – Ненаследный князь держал за руку крепко, и, пожалуй, Евдокия была ему благодарна. – Или вам помочь? Знаете… ходят слухи, что в Совет подали проект… об особом учете лиц, наделенных даром… и о мерах, направленных на выявление оных лиц…
– Разве это не замечательно? – Улыбка Богуславы стала шире. Ярче.
– А еще об ограничениях… ведьмаков и колдовок надобно контролировать… особенно колдовок.
Себастьян произнес это медленно, глядя в глаза.
– Вы что, намекаете, будто бы я… – притворный ужас.
И оскорбленная невинность, которая фальшива насквозь. Невинность у Богуславы плохо получается играть…
– Себастьян, дорогой. Вы только скажите, и я завтра же… сегодня пройду освидетельствования… – И вновь платочек батистовый в пальцах. – Мне оскорбительны подобные подозрения, но я понимаю, что после всего… у вас есть причины меня ненавидеть…
– Себастьян, ты поступаешь дурно! – возвестила Бержана, должно быть уже сроднившаяся с мыслью о нимбе. – Богуслава – пример многих добродетелей…
Близняшки кивнули.
А ненаследный князь, стиснув пальцы Евдокии, пробормотал:
– Идем, пока я не сорвался… нервы, чтоб они…
– Он стал совершенно невозможен… – донеслось в спину. – Я слышала, что они были любовниками…
Уши вспыхнули. И щеки. И вся Евдокия, надо полагать, от макушки до самых пяток.
– Спокойно, – не очень спокойным тоном произнес князь, к слову тоже покраснев. А Евдокия и не знала, что он в принципе краснеть способный. – Мои сестрицы в своем репертуаре…
Он шел быстрым шагом, не выпуская Евдокииной руки. И ей пришлось подхватить юбки, которых вдруг стало как-то слишком уж много.
Слуги сторонились. Провожали взглядами. И если так, то… сплетни пойдут…
Себастьян меж тем свернул в коридор боковой, темный, и дверь открыл.
– Прошу вас, панна Евдокия…
И снова коридор.
Дверь.
И пустая комната с голыми стенами. Темный пол. Белый потолок.
Узкие окна забраны решетками. Запах странный, тяжелый, какой бывает в нежилом помещении, то ли пыли, то ли плесени, а может, и того, и другого сразу.