Солнечные пятна - страница 15

Полупустая грязная электричка, гудя, ползет сквозь замерший в неизвестности утренний мир, над которым вездесущим оком Саурона восходит сошедшее с ума, слетевшее с тормозов Солнце.Несмотря на ранний час, от нехватки воздуха двоится в глазах, но на душе все равно муторно и волшебно, хоть бейся головой о тонкую стенку вагона. Я еду той же дорогой, по которой в свое будущее упорхнула Ви, но мне добираться до места всего каких-то пару часов. И приеду я в прошлое.Прасковьино — заброшенная деревня в трех километрах от станции, затерянная в полях, обдуваемая всеми ветрами. В ней когда-то жили родители отца, да и сам отец родился и вырос в простом бревенчатом доме, что уже много лет стоит с заколоченными окнами, закрытым на огромный амбарный замок.Там нет никаких благ цивилизации, кроме электричества — даже сотовые телефоны в тех краях ловят сеть через раз.Мама кемарит на лавке напротив, уронив голову на руки, заботливо обняв клетчатую сумку, набитую съестным и моющими средствами — неугомонный блюститель чистоты, дремавший в ней много месяцев, развернулся в полную мощь.Улыбаюсь и провожаю взглядом деревянные домишки, проплывающие вдоль насыпи, цветы в палисадниках, перелески, погосты, поля… Я рада, что свалила из города: исчезла, потерялась — ищите меня теперь.«…Идите вы все… И ты, Че — красивый улыбчивый зомби, разбрасывающий свою боль вокруг, как заразу, и ты, Ви — сделавшая его таким. Дай Бог, чтобы он заставил тебя сознаться. Помиритесь и исчезните из моей жизни. Идите куда подальше. А ты, подруга, и свои вчерашние слова с собой забери…» — кровь в венах начинает закипать.Снова кусаю истерзанную губу, ртом вдыхаю горячий разреженный воздух и закрываю глаза. Ви не виновата — ничего нового она мне не сказала. А про их романтические вечера и страстные ночи я и так давно и в мельчайших подробностях знаю все. Хотя всегда старалась пропускать мимо ушей многочасовые рассказы подруги на эту тему.Вот и еду в глушь, чтобы привести в норму сорвавшееся с цепи сердце. И для профилактики пару раз легонько бодаю глупым упрямым лбом обшитую фанерой дребезжащую перегородку.***Под заунывные мелодии радио «Шансон», доносящиеся из динамика ожившего транзистора деда, мама борется с паутинами, опутавшими изнутри бревенчатую избушку, выметает из углов пыль и мышиное дерьмо, заливает поверхности хлоркой, драит полы и до блеска натирает хрупкие, отливающие радугой оконные стекла.— Вот, Танюх… Сколько мы тут с тобой не были, а? — удивляется она.— Два года! — подаю голос с отсыревшей антикварной тахты — устроившись на ней по-турецки, я весь день разбиралась с ворохом старых бумаг и пожелтевших газет, добытых из недр старого сундука, живущего в темном чулане.«Пусть всегда будет Солнце», — напечатана на последней полосе одной из них детская песенка, и я рву изъеденную жуками страницу на мелкие клочки.В последний раз мамино «просветление» пришлось на теплое время года пару лет назад. И ровно столько мама не была на местном заросшем кладбище, где лежат папа и брат.— Два года… — испуганно шепчет она и садится на венский стул с истлевшим поролоном на сидушке.— Вот ты все пьешь, пьешь, мам, прикидываешься, что живешь весело, а время летит! К ним, наверное, сейчас и пройти не получится! — Иду в наступление на мать, потому что досада на Ви и Че с их гребаной любовью подняла с души муть — вспомнился и сгоревший пуховик, и вечно урчащий от голода живот, и чувство своей второсортности и вселенской несправедливости.— Ой, пью я, смеюсь… Ты тоже как блаженная вечно лыбишься… — огрызается мама и срывается на крик: — А ведь их уже все равно не поднимешь! Не вернешь!..— Но ведь я-то жива, мам… — говорю тихо и с удовлетворением смотрю, как она бессильно открывает рот, беспомощно на меня таращится, сдается и отводит глаза.В этот день я буду загорать до солнечных ожогов и полного размягчения мозгов, пить квас и обливаться почти кипящей водой из бочки, в которой раньше по весне всегда плавали мелкие красные червячки, а после заката стану сидеть на лавочке у дома, слушать ночных насекомых и птиц и, напрягая глаза, разглядывать темную даль, где у линии горизонта мелькают желтым огни поездов. И изо всех сил стараться вообще ни о чем не думать.Но, вернувшись на следующий день домой, с кайфом мазохиста пойму, что осталась все той же влюбленной по уши убогой идиоткой.***С того раскаленного душного вечера, когда я готова была упасть в объятия Че и взлететь вместе с ним над набережной, прошло больше двух недель.Выжженный Солнцем мир погружается все дальше и дальше во мглу — вокруг горят торфяники и леса, стоит непроглядный смог: карающее светило забирает у беспомощных растерянных людей самое ценное — возможность дышать. Днем от гнева небес я прячусь, завесив окна мокрыми простынями, но системы все равно сбоят — еда не воспринимается организмом, все блага для меня теперь заменяет старый дребезжащий вентилятор и холодный мамин квас.Все это время Валя в одних трусах лежал на диване, глушил дешевое разливное пиво, крыл матом правительство и складывал скомканные пластиковые бутылки в кучку у подлокотника. Но сегодня мама, взбеленившись на пустом месте, наконец выгнала его восвояси. Слава Богу, одним раздражающим фактором меньше.Но остался еще один — и это, как ни странно, Ви.Она каждый день строчит мне отчеты о своей жизни — жизни в комфорте, любви, достатке и прохладе. Прохладе…Вру, что у ее верного обклеенного черепушками «старичка» отказала камера и выйти в Скайп больше нет возможности. Потому что просто не хочу ее видеть. Я ее ненавижу. Ненавижу себя, ненавижу Че, ненавижу людей в окнах соседнего дома, ненавижу весь мир — и пусть Солнце спалит нас ко всем чертям!Ведь мои шаловливые ручки все-таки открыли папку «One Love» и добрались до фотографий Вики и Че. Я увидела, как он умеет любить. Какими темными становятся его глаза, какой светлой бывает улыбка… Каким невозможным и перехватывающим дыхание он может быть.И я, прямо в центре сорокаградусного ада, чувствую озноб от того, что со мной Че не будет таким никогда.***