Праздность — едва ли не самая хреновая вещь, что может приключиться с человеком. Это она тянет за собой свору других смертных грехов, это из-за нее я не узнаю себя в злобном задерганном тощем существе, что пялится по утрам из мутного зеркала, это из-за нее меня заживо сжирает ненависть. Все беды из-за нее.Решаю исправиться, заняться делом — выгружаю из ящиков сорокалетнего стола потрепанные общие тетрадки, исписанные моей рукой, перечитываю их содержимое: дневники, записки, рифмы, зарисовки. Старательно выискивая нужные клавиши, перепечатываю в текстовый документ то, что особенно дорого, и сохраняю в памяти ноутбука.К концу второго вечера есть успехи: уже довольно быстро и без опечаток набираю текст, и мои странные рифмы, черные на белом фоне, теперь выглядят совсем как строфы на страницах изданной книги. Искренняя улыбка впервые за долгие недели расслабляет лицо — я очень люблю книги, люблю листать их теплые, всегда по-разному пахнущие страницы, люблю, отключившись от серой реальности, улетать в их волшебные миры.Любовь к чтению еще в детстве привил мне брат, читавший вслух те самые сказки. Потом я прочитала все его книги, оставшиеся в пыльном шкафу — он любил поэтов Серебряного века, Набокова и Булгакова, и от «Мастера и Маргариты» я в тринадцать лет надолго потеряла сон. Читала с упоением и много: произведения школьной программы, книги для внеклассного изучения, книги, что нам вообще не задавали. Книги из местной библиотеки, книги деда из старого дома, книги Ви в тот период, когда она грезила альтернативой… Читала запоем чужие книги, но всегда мечтала подержать в руках живую и теплую свою, на страницах которой для кого-то оживет мечта, пойманная в эфире и загнанная в форму слов именно мной.Кто знает, возможно, сегодня я сделала первый маленький шаг этому навстречу?В недрах стола нашлись наши с Ви записки, я разбираю их и читаю:«Солнце — мой самый лучший друг на всей земле. Йо!» — ровные буквы знакомого почерка порхают в миллиметре над строчкой.«Ви — лучше всех на свете. Е!» — мои закорючки пляшут и заваливаются вниз.Воспоминания о солнечном весеннем дне, когда мы с Ви тусовались в ее комнате, делали сигны с именами друг друга, писали шуточные признания в любви и смеялись, и никакого мальчика в нашей жизни не было и в помине, вдруг расставляют все на свои места.Подрубившись к беспроводной сети, которую тетя Анжела не отключает, даже уходя утром на работу, я до вечера общаюсь с Ви и мне кажется временами, что из открытой форточки вместо страшного зноя веет прохладной, долетевшей сюда из ее нового города.Вот так: отпускаешь от себя злые мысли, расправляешь плечи, выдыхаешь — и излечиваешься.У зеркала в прихожей отстригаю густую челку по брови и снова нравлюсь себе. Ловлю в гостиной маму и пытаюсь душить в объятиях. Рвусь в тринадцатую квартиру, чтобы навестить тетю Анжелу, которая, каждый вечер выходя из машины, пробегает взглядом по нашим окнам… Но вовремя спохватываюсь — час для нее не поздний, она, возможно, еще не вернулась.Срочно возвращаюсь в комнату, раскрываю оконные рамы, наваливаюсь на подоконник и в сумерках высматриваю на стоянке во дворе блестящую иномарку, но ее нет. А на асфальтированном пятачке у скамеек стоит парень в черной бейсболке, и меня мгновенно парализует.Это Че… И он смотрит в мою сторону.Мир взрывается брызгами красок из разноцветных баллончиков, сердце ухает в живот, от радости я забываю имена всех, кого знаю, равно как и свое. Но разум побеждает, смущенно возвращается и подсказывает услужливо, что взгляд Че устремлен гораздо выше — он застыл на темном окне четвертого этажа.Этот проклятый Че возник словно черт из табакерки и, кажется, только что снова сломал мой мир. Устало вздыхаю и непослушными руками тихонько прикрываю раму. В последний раз украдкой смотрю вниз — включается уличное освещение, и в свете фонаря на идеальном недосягаемом лице Че я замечаю ссадины и кровь.***