Теперь нам оставалось только ждать, когда вернутся следователи
из Карпоса, и когда Верхний имперский суд вынесет вердикт по этому
делу.
Всё это довольно длительный процесс со всеми вытекающими
бюрократическими проволочками. Я подумывал о том, чтобы попытаться
ещё раз поговорить с Глебом, возможно пообещать защиту и
неприкосновенность, но это было практически невозможно. До тех пор,
пока продолжается расследование, Борислав Григанский будет
находиться в капсуле-изоляторе, которые находятся в ведомстве
защитников под их неусыпным надзором. В подобные отдельные и вполне
комфортные капсулы садят исключительно аристократов. Незнатных же
держат в подземных камерах, да и то недолго — до вынесения
приговора, и зачастую это или казнь, или каторга.
Договориться о свидании с Глебом, в общем-то, можно, но когда я
озвучил эту идею отцу, он довольно резко и жёстко её отмёл.
— Ты не будешь договариваться с тем, кто тебя чуть не убил!
— Но ты ведь должен понимать, что его вынудили это сделать, —
попытался возразить я.
Отец довольно долго молчал, потом буркнул:
— Я сам, — и на этом наш разговор закончился.
Отец вообще сегодня со мной практически не разговаривал,
исключительно только по делу, а на мои попытки завязать разговор
никак не реагировал. Это значило только одно — он был всё ещё зол.
Но скорее попросту продолжал нервничать, боясь, что Инесс Фонберг
меня выдаст. Но как выяснилось позднее, это оказалось лишним.
Когда мы вернулись домой, нас на пороге встретила мама. Она был
чем-то взволнована и держала в руках ворох утренних газет, которые
обычно приносил отцу Савелий к обеду и которые мы ещё не успели
увидеть.
— Это везде, во всех новостях! — возбуждённо произнесла мама,
протягивая отцу одну из газет.
Отец деловито развернул газету и принялся читать. Он быстро
пробежался глазами по строчкам и на его лице вдруг появилась лёгкая
улыбка облегчения. Такое же выражение было сейчас и у матери.
Но я и близко не испытал подобного.
Я забрал у матери остальные газеты и теперь тоже бездумно
изучал. Все первые заголовки газет пестрили новостью о смерти
графини Фонберг. Для газетчиков эта наверняка настоящая сенсация —
древней вурды, самой старой аристократки в империи, вдруг не стало.
Так горько было всё это видеть.
Как я и полагал, она отравила себя. Инесс надеялась избежать
позора, тихо умереть, оставив незапятнанным свою честь и память. Но
император не позволил, Инесс объявили изменницей родины, а её
смерть окрестили как трусливой попыткой избежать заслуженного
наказания. О том, что именно сделала Инесс, также не забыли
упомянуть. Хотя это была едва ли правда, на графиню повесили всех
собак, выставив всё так, словно бы это она была метрополийской
шпионкой и укрывала беглого чернокнижника. Это было едва ли
справедливо, но Инесс нарушила закон, один из самых страшных —
пошла против императора.