Я молчал. Что ж тут скажешь?
Заглушив мотор мы оба сидели и глядели перед собой, погружённые каждый в свои мысли.
Я думал о неизвестном мальчике.
Откровенно говоря, мне его было жаль. Полностью зависеть от такого человека как Ливиан… да от любого человека? Не сахар.
Древние суеверия правы. Все самоубийцы попадают в ад. Он может выглядеть по-разному. И даже со стороны адом вовсе не казаться. Но сути это не меняет.
Мой ад – Синтия.
Ад неизвестного мне Альберта – кто? Ливиан? Энджел?
Он что, действительно влюбился в эту черноглазую белокурую сволочь?
Как можно влюбиться в мужчину? При всём том, что в моём собственном прошлом мужчин было не мало, пусть и в разы меньше, чем женщин, я всё же никогда не понимал, какие эмоции можно испытывать к представителю одного с тобой пола?
Для меня это всегда было игрой. Борьбой характеров. Удовольствием.
Элленджайты любят нарушать запреты, шокировать, ходить по краю, бросать вызов.
Но – любовь?
Если бы я искренне влюбился в мужчину я бы тоже спрыгнул с крыши.
Жаль паренька. Искренне жаль.
– Ну что? Пошли? – глянул на меня Ливиан.
Мне ещё не приходилось бывать в местах, подобных этому. Всё вокруг было серое: дома, деревья, машины, люди, лица. Словно в мире не осталось красок. Дома высокие, этажей десять-двенадцать.
Куча покорёженного металла, зачем-то вкопанного в земле – я не сразу сообразил, что это жалкие останки детских аттракционов и качелей, перекрученных и переломанных чьей-то немилосердной рукой.
Предсказуемо и ожидаемо мы привлекли к себе внимание. На сей раз, правда, в глазах местного обывателя читался не любовный, а осуждающий интерес. Как будто окуклившиеся в платки и странные, естественно, серого или грязно-коричневого цвета, пальто, аборигенки заранее не одобряли всё, чего бы мы не сделали.
Мы ничего делать не стали. Просто пересекли грязный, воняющий кошачьей и, что ещё хуже, человеческой мочой, двор, и вошли в грязно-коричневую дверь.
Мир сузился до размеров, способных у нервного человека вызвать клаустрофобию. Стены надвинулись со всех сторон, словно желая раздавить нас.
Громыхая, как вскрытая консервная банка на палочке, лифт, оплёванный и грязный, распахнул перед нами мутное чрево и подкинул нас наверх, точно уж не скажу, на какой этаж, но точно, на один из верхних.
Наконец мы шагнули в квартиру. От серого мира нас отгородила серая дверь.