Сверху – неровная, грубая твердь, словно только что отколотая от
материнской скалы.
И отполированное углубление в виде человеческого силуэта
посередине.
Кадмил не знал, сколько тысяч лет кряду боги ложились на этот
древний камень, питаясь сокрытой в нём силой. Но, как видно,
достаточно для того, чтобы их тела оставили совокупный отпечаток,
раз за разом делая его глубже и глаже. И сейчас была очередь
Кадмила.
Он взял с полки песочные часы, перевернул. Опёрся ладонями на
ложе, занёс ногу, возлёг. Закрыл глаза.
Приборы на стене издали хрустальный звон.
Пневма наполнила его до пределов. Звенящая радость, бесконечная
сила, опьянение без дурмана, мудрость без ветхости. Мир простёрся
от затылка до пяток, бесконечность сжалась под сердцем, звёздный
свет прокатился по каждой жиле. Он был всем, и всё было им. Он
летел, оседлав комету, держа в руке молнию, догоняя светила. Знал
все стихи и книги, написанные и ждущие, когда их напишут. Слышал
разом все лиры и кимвалы, все барабаны и флейты. Видел каждый
восход и каждый закат от первого до последнего дня Земли. Беседовал
с искуснейшими философами, ласкал самых нежных дев, пил молоко
людской праматери. Становился ребёнком, юношей, отцом, патриархом,
умирал и снова рождался. И всё было как во сне, но волшебней; как
наяву, но явственней; как в мечтах, но прекрасней.
А потом он услышал, как в песочных часах упала последняя
песчинка.
– Пора, – прошептал он, открыл глаза и с сожалением, нехотя
поднялся с ложа. Ни одна кровать не была такой желанной, как эта
жёсткая, неровная плита. Однако слишком долго впитывать пневму не
стоило: тело Кадмила было устроено не совсем так, как тело Локсия,
или Орсилоры, или Хальдер, или любого другого бога с Батима. Он не
мог позволить себе того же, что могли они.
Снаружи, в коридоре ничего не изменилось. Солнце по-прежнему
согревало виноградные лозы, охрана так же неподвижно стояла на
страже, ветер овевал статуи Клото, Лахесис и Атропос. Но всё это
стало совсем другим, потому что теперь Кадмил был полон пневмы.
Словно кто-то снял тонкую кисею с его глаз, прибавил листве глянца,
солнечным лучам – золота, небу – глубины. Даже скучавшие у порога
мордовороты-стражники казались в этот миг величественными героями
мифов, исполинами, могучими гекатонхейрами. Такое, он знал,
проходило обычно спустя четверть часа. Но всё равно было
здорово.