«Вот и весь мой план, – с горечью подумал Кадмил. – Свершил
историю, называется. Изменил, спешите видеть, судьбу Эллады». Он
поднял с пола лампу, подошёл к кровати, наклонился над Ликандром.
На всякий случай поискал пульс у того на шее, но с таким же успехом
можно было бы искать пульс у освежеванной бараньей туши. Ведомый
магией убийца попал мечом точно в царское сердце. Кадмил выругался
и обтёр перепачканные пальцы о простыню.
– Ты что натворил? – спросил он, поворачиваясь к человеку в
маске. Не стоило опасаться, что тот нападёт; одним из остаточных
эффектов заклинаний контроля было то, что на какое-то время
испытавший их на себе оставался совершенно безвольным.
– Я... – начал убийца и не окончил. По-видимому, Семела здорово
приложила его чарами.
Кадмил шагнул к нему, сорвал театральную маску и поднёс лампу к
лицу. Незнакомец –молодой парень лет двадцати – так был измотан
магией, что даже не заслонился от огня, и Кадмилу представилась
возможность хорошо разглядеть его черты. Прямой нос с тонкими
ноздрями, крутой лоб, крепкие скулы. Густые брови, словно готовые в
любой миг гневно сойтись к высокой переносице. И, конечно, глаза –
светлого, редкого для эллинов оттенка.
Лицо было точь-в-точь как у мертвеца, чья царственная кровь
сейчас растекалась по полу опочивальни. Только смотрелось намного
моложе.
– Ну да, – буркнул Кадмил. – Кто же ещё. Мог бы догадаться...
Вот стерва.
Перед ним стоял сын Ликандра – тот самый мальчишка, который
давным-давно навлек на себя отцовский гнев и был тайно отослан
матерью от двора. А теперь мальчишка вырос, вернулся и, послушный
чужой воле, убил отца.
Чрезвычайно некстати.
– И что теперь с тобой делать? – задумчиво спросил Кадмил.
Афины. Пятый день месяца таргелиона, два часа после восхода.
Утро, которое могло стать чудесным, но не стало.
Сперва казалось, что скорбь будет длиться вечно. Слова божьего
вестника разворошили в сердце огонь стыда и горя, и огонь этот жёг,
причиняя боль почти ощутимую. Даже хуже ощутимой; по сути, Акрион с
радостью променял бы душевные мучения на телесные. Предложи кто
сейчас отсечь ему руку, которая нанесла царю смертельный удар,
взамен на то, чтобы навсегда утих голос совести – Акрион принял бы
такую казнь за избавление. Да что там: он и второй руки готов был
лишиться, если бы это помогло обратить время вспять, вернуть жизни
прежний порядок и вызволить его благородного отца из Аида. Но, как
известно, Кронос безжалостен и неумолим, и время, которым он
управляет, столь же безжалостно и неумолимо. Оставалось лишь
терзаться содеянным, доводя себя до исступления.