Земля под кожаными подошвами сандалий сменилась звонким камнем.
Акрион сбежал вниз по ступеням театрона, запрыгнул на орхестру и,
едва не запутавшись в ярком пологе, влетел в скену.
Здесь, как всегда, царил волшебный запах: старая ткань, крашеный
гипс, тягучие белила. Все, конечно, были уже в сборе и
переодевались. Поодаль, сгрудившись, стояли хористы; один только
что закончил рассказывать какой-то длинный и, видимо, похабный
анекдот, прочие гоготали из-под одинаковых масок. Двое рабов, пыхтя
от натуги, волокли на орхестру здоровенную расписную декорацию,
изображавшую главные ворота Фив.
– Где тебя носит?! – зашипел толстяк Паллий, устроитель
спектакля. – Уже народ на местах! Что я им скажу? Прощения просим,
граждане, наш Эдип дрыхнет с похмелья?!
– Будет тебе, Паллий, – отмахнулся Акрион. Отворив сундук с
актёрской одеждой, он принялся спешно перебирать тряпки в поисках
яркого пурпурного плаща, положенного при исполнении царской роли. –
Эдип на месте. Вот он я, Эдип. И ни разу не с похмелья.
– Ну конечно, – фыркнул Паллий. – Руки все красные, ободранные.
Бьюсь об заклад, дрался вчера. А круги-то круги под глазами! И рожа
бледная, как у призрака! Хорошо, что под маской не видно будет.
Акрион тихо зашипел от злости. Рванул из рук подоспевшего раба
актёрский хитон – длинный, до пят – стал переоблачаться. «Так и
знал, что руки заметят, – подумал он. – Удружил Гермес фальшивый.
Чтоб ему в Тартар провалиться, стервецу ряженому».
Котурны не желали привязываться, шнурки путались в дрожащих от
ярости пальцах, петли сваливались с лодыжек. Маска Эдипа вся
провоняла какой-то дрянью после прошлого спектакля. Акрион трижды
взмок, пока напяливал пурпурный хламис, едва не свалился с
котурнов, потом маска съехала вниз, и он, ковыляя к орхестре,
сослепу отдавил руку несчастному рабу. Чудом не врезавшись в
колонну, ощупью добрался до выхода, откинул полог и вышел, наконец,
к публике.
Хор уже стоял рядом с декорациями, но молчал. Выступал
актёр-пролог, чьей обязанностью было рассказывать почтенным
афинянам, какое интересное и увлекательное зрелище ждёт их в
течение ближайших пяти-шести часов, которые они проведут, сидя на
жёстких каменных скамьях под лучами палящего солнца. Афиняне,
притихнув (что было, вообще говоря, большой редкостью),
внимали.