Особенно если тебя зовет святым каждый встречный.
– Пиши, – монах вяло взмахнул рукой. – «Будда Амида был милостив
к нам, грешникам, даровав Чистой Земле благородный закон
фуккацу. Вняв мольбам моего просветленного отца, светоча
добродетели, будда наложил вечный и непреложный запрет на убийство.
С тех пор...» Дальше раскрой тему сам. Ты не хуже меня знаешь, о
чем писать. Когда закончишь, я продолжу.
Зашуршала кисть.
Ей вторили струны. Весь разговор с секретарем проходил под тихий
аккомпанемент: за деревом, невидимый для секретаря, старик-музыкант
играл на сямисэне. Обтянутый собачьей шкурой, трехструнный
инструмент звучал в «песенном стиле»: так сопровождались
представления в театре Кабуки. Театр приглашал еще барабанщиков и
флейтиста, но холм в излучине Кацуры легко обходился без
многолюдного оркестра.
«Ветер над равниной Миягино» монах мог слушать вечно. Зная это,
музыкант начинал пьесу заново, едва доиграв финал. Если монаху
хотелось чего-то другого, он щелкал пальцами и произносил название
сочинения вслух. Иногда старик начинал играть сразу по щелчку,
угадывая желание господина без слов. Не было случая, чтобы он
попросил у монаха прощения, отговорившись незнанием песни.
Ветер трижды пронесся над равниной Миягино, прежде чем секретарь
деликатно кашлянул:
– Я закончил, святой Кёнё.
Монах вздохнул.
– Трудно быть сыном бодисаттвы, – объяснил он свой вздох. – В
особенности если ты старший сын. Меня сравнивают с отцом, и это
всегда не в мою пользу. Отсвет родительской славы ложится на меня,
и это всегда в мою пользу. Они чужие, и прибыль, и убыток. Что бы я
ни делал, они были и останутся чужими. Мое смирение, Ихара-сан,
подвергается чрезмерным испытаниям.
Секретарь промолчал. Он хорошо знал цену смирения своего
господина. Когда отец монаха, живой бодисаттва Кэннё, чьим молитвам
внимал сам будда, умер, сбросив изношенное тело, как сбрасывают
ветхую одежду – он оставил настоятелем монастыря Хонган-дзи не
старшего сына, чего ждали все, а младшего. И что же? Не прошло и
шести месяцев, как старший силой захватил монастырь, изгнав брата.
Никакие уговоры не помогали: захватчик не пускал изгнанника и на
порог. Понадобилось вмешательство сёгуна, чтобы восстановить волю
бодисаттвы, изложенную в завещании и скрепленную личной печатью. В
итоге младший сын вернулся в монастырь, а старший покинул его,
заняв место главы службы Карпа-и-Дракона. С тех пор он посвящал дни
и ночи делам, связанным с фуккацу – воскрешением духа убитого в
теле убийцы.