– Ты хочешь жить?
– Очень хочу, господин. Иначе кто будет играть вам «Ветер над
равниной Миягино»? Я готовлю внука себе на смену, но он еще не
готов сменить меня рядом с вами. Все, о чем я мечтаю, это еще о
двух годах жизни. Два года, разве это много? Тогда вам сыграет мой
внук.
– Встань.
Отложив сямисэн, старик с трудом поднялся на ноги. Не считая это
ниже своего достоинства, монах взял его за плечо и повел к
секретарю. Поравнявшись со столиком, монах наклонился, вынул из
стаканчика кисть, обмакнул ее в тушь и начертал на лбу и щеках
старика некие знаки. После длительного размышления он добавил
цепочку знаков на шее музыканта, заключив дряблую старческую шею в
изысканное кольцо. Делая вид, что смотрит в землю, секретарь с
удивлением наблюдал за действиями господина. Поначалу секретарю
казалось, что он узнает строки из «Сутры о видении будды по имени
Неизмеримое Долголетие», но вскоре секретарь понял свою ошибку.
Эти тексты были ему неизвестны.
– После заката за тобой придут, – монах вернул кисть в
стаканчик. – Не спорь, иди за слугой. Выступай как обычно, ничего
не бойся. А когда закончишь первое исполнение «Предательства в
храме Хонно», встань, трижды хлопни в ладоши и громко скажи: «Хвала
будде Амиде! Выступление окончено!» Больше за тобой не придут.
– А если придут, господин?
– Не придут, верь мне.
Любой на месте старика рассыпался бы в благодарностях. Любой,
только не старик.
– Я слышал подобную историю, – говоря, слепец прислушивался к
собственным ощущениям. Знаки, начертанные монахом, имели особое
звучание. Старик ловил его всем своим существом, чутким к таким
материям. – В Акамагасэки жил музыкант, слепой как я, мастер игры
на бива[1]. Его
тоже приглашали играть для мертвецов. Настоятель храма Амида-дзи
покрыл все тело музыканта знаками священных сутр, чтобы мертвецы не
смогли коснуться несчастного. Чистыми остались только уши. Посланец
мертвых ухватил беднягу за уши и оторвал их.
Монах кивнул:
– Я знаю историю слепого Хоити. Все ее знают.
– Все тело кроме ушей, господин. Вы же оставили мое тело чистым,
за исключением шеи и головы. Что оторвут мертвые мне? Руки? Ноги?
Может быть, они ограничатся пальцами? Мои пальцы уже не такие, как
в молодости, но я ими дорожу.
– Когда закончишь песню, – повторил монах с нескрываемым
раздражением, – трижды хлопни в ладоши и громко скажи: «Хвала будде
Амиде! Выступление окончено!» Больше за тобой не придут. За кого ты
меня держишь, а? За жалкого настоятелишку провинциального
храма?!