Наконец, Грабе сложил головоломку, прочел шифр, кивнул.
Спрятав бумаги, подошел к сидящему попутчику.
- Мне, вероятно, придется сойти с поезда, – сказал Грабе.
Данилин тут же расстроился:
- Я остаюсь с вами?
Штабс-капитан покачал головой:
- Нет, это решительно без надобности. Я осмотрюсь на месте, и,
может быть, через пару недель присоединюсь к вам.
- Но… - попытался возразить Данилин.
Делал это абсолютно без вдохновения: ему надоела Сибирь вообще и
Чукотка в частности, он устал ночевать под открытым небом, кормить
комариную гнусь.
Но к его облегчению, Грабе покачал головой:
- Вы заслужили отдых. В крайнем случае, я вызову вас
обратно.
Пока Пашку везли в полицейский участок, в карете его поколотили
казаки. Делали это в спешке и совсем неорганизованно, скорее, по
зову души и в стесненном пространстве. Поэтому избиение вышло
хаотическим, а, посему, не очень страшным. Рассекли губу, будто
треснуло ребро, тело от побоев изменило свой цвет до
фиолетового.
Затем, были еще какие-то комнаты, лица – они мелькали перед
глазами Павла словно в стробоскопическом фонаре. Потом темный
казенный коридор, по которому два дюжих солдата волокли анархиста
под руки. Тогда еще парень мог ходить сам, но солдаты, очевидно,
спешили.
На месте Пашку ждали. Другой солдат словно швейцар отворил перед
конвойным дверь.
Анархиста толкнули через порог, но сами солдаты заходить не
стали.
В комнате было двое: у окна стоял полицмейстер, а за столом
изготовился стенографировать разговор писарь. Пред ним стояла
чернильница с обмакнутым пером, лежала пачка чистой бумаги, на
которую должны были лечь Пашкины показания.
На стене висел портрет Николая II. Он милостиво улыбался… А вот
кому? Верно, все же Пашке. Полицмейстер и писарь находились к
августейшей особе спиной.
Полицмейстер показал на стул:
- Присаживайтесь… - и добавил писарю. - Костя, оставь нас
наедине.
Писарь, не говоря ни слова, вышел.
Полицмейстер неспешно прошелся по комнате будто разминая ноги.
Из кармана достал кожаные перчатки, начал их неспешно
натягивать.
Павел смотрел на полицмейстера сверху вниз где-то с надеждой:
может, дела не то чтоб совсем плохо. Глядишь, все и наладится: ведь
вот стул предложили, на «вы» обращаются…
…И в разгар таких спасительных мыслей сильный удар смел его со
стула.
Из разбитой губы выплеснулась кровь. Брызги упали на бумагу,
приготовленную для допроса.