Тело Пашки налетело на стену, скользнуло по ней. Камень ободрал
кожу с рук спины. Но тело парня касалось стены, потому петля
затянулась плохо и теперь душила ненавязчиво. Хоть и дышать было
трудно, хоть и хотелось умереть, но легкие жили своей жизнью,
всасывали воздух жадно.
Анархист крутился в петле, словно рыба на крючке: не то пытался
устроиться удобней, не то напротив, старался освободиться, чтоб
затем повеситься лучше. Однако его руки ловили воздух, царапали
стену.
На улице в храме Михаила Архистратига звонарь ударил в колокола,
призывая прихожан к обедне. Малиновый звон заливал камеру словно
кисель, поднимался все выше, звенел в ушах.
За ним Пашка не слышал, как звякнул на двери глазок, загремел
замок, скрипнули петли.
Кто-то крикнул:
- Скорей сюда! Арестант удавился!
В камере стало тесно – солдаты занимали удивительно много
места.
Все звонил и звонил колокол, мир для Павла тонул в малиновом
мареве. Парню было удивительно – как все остальные не чувствуют эту
пелену…
Пашку вынули из петли, опустили на лежанку.
- Готов? - спросил один охранник.
Второй не побрезговал приложить голову к арестантской груди.
- Да нет, жив будто… - и постановил. - Надо дохтора звать!
Фершала!
Но тот не понадобился. В камеру пошел полицмейстер, присел у
висельника, попробовал пульс. Распорядился:
- Воды ведро!
Таковое сыскалось быстро. Его собственноручно полицейский чин
выплеснул на неудавшегося самоубийцу.
И это сработало: Павел пришел в себя резко, словно вынырнул с
большой глубины. Попытался вскочить на ноги, но полицмейстер
остановил его, прижал руками к лежанке.
- Тише, тише… Все хорошо, – затем обратился к остальным. -
Оставьте нас, господа.
Господа вышли.
Полицмейстер прошелся по камере, взглянул на свет через решетку,
потрогал петлю.
- Сбежать, значит хотел, удавиться… У меня был один арестант -
изобретательная сволочь. Пока я его лупил, умудрился стянуть
карандаш, потом вставил его в ноздрю. И башкой о лавку - хрясь!
Карандаш в мозги и ушел. И что ты думаешь - остался жить! Только
кретином стал совершенным - пузыри пускал, лужи под себя делал…
Пашка кивнул и все же сел.
Из кармана полицмейстер достал портсигар из него извлек из него
набитую табаком гильзу, прикурил ее, сделал затяжку. Вдруг вспомнил
о заключенном.
- Куришь?
Непонятно отчего Пашка кивнул. Уже зажженную папироску
полицмейстер вложил в Пашкины пальцы и тут же зажег вторую для
себя.