– Андрей, ты с нами? Мы покурить в
тамбур, – позвал Семен.
А собственно, почему нет? Стоило хотя
бы попробовать, раз уж сегодня ненадолго свернул на кривую
дорожку.
Роман угостил сигаретой, Семен дал
прикурить, я вдохнул тяжелый сизый дым и… И горло перехватило. Я
тут же закашлялся. Эта дрянь еще и дала по голове. Состояние
нахлынуло такое, как будто столько же снова выпил.
– Что с тобой? Не пошло? – участливо
спросил Рома. – Сигареты по-любому нормальные. Это же
«Герцеговина».
– Фигня эти ваши герцеговины. Как вы
их курите? Попробовал и теперь точно никогда больше не буду.
– Так ты первый раз попробовал? Ну,
ты даешь. Где ты вообще вырос? Вроде нормальный, а даже ни разу не
курил. Все пацаны пробуют в детстве. Я еще шкетом первый раз
затянулся. Помню, натырим отцовских сигарет, соберемся кодлой,
курнем, башку сразу как снесет…
Роман продолжил рассказывать о своем
первом опыте в курении сигарет, а я зависаю. Где рос?.. Лучше бы не
спрашивал. От этого вопроса накатывают воспоминания об интернате.
Они тоскливые и неприятные.
Коллектив в интернате был. Правда,
дружили ребята по кучкам. А у меня вот не получалось. С самого
начала я стал для всех чужаком. На меня сразу наехали, начали грубо
расспрашивать, кто такой, откуда, а потом узнали, что домашний, и
избили. Не особо сильно избили. Так, слегонца. Типа дали понять,
что не в сказку попал, и чтоб привыкал к побоям.
Я тогда и не знал, что это такое –
драться. Они бьют, а я, как дурак, возмущаюсь. Требую, чтобы
прекратили. Старший у нас в комнате был Леха Бобков. Он несколько
раз ударил по лицу, потом скинул меня с инвалидного кресла и давай
глумиться, на руки наступать, потом прямо на горло. Это когда я
стал громко кричать и звать на помощь. Сам, падаль, давит зимним
ботинком, смотрит на меня и лыбится. Никогда не забуду эту
довольную рожу. Ему нравилось причинять боль, смотреть, как я
хриплю, как задыхаюсь. Меня в тот момент охватил дикий ужас. Я
поверить не мог, что так можно издеваться над человеком. И уж тем
более, не предполагал, что подобное когда-нибудь коснется меня.
Когда Бобков меня бил, особо больно
не было. Только когда он начал давить ботинком, стало нестерпимо
больно. Но не это меня зацепило. Зацепило нереальное унижение,
которым все сопровождалось. Взгляды остальных обитателей комнаты.
Они обступили и смотрели на меня как на ничтожество.