Ослепительная
зеленая вспышка бьет по глазам. Твари растворяются, кричат и
гибнут, охваченные призрачным огнем. Приходится поднять руку, чтобы
не ослепнуть. Рассмотреть спасителя не удается, сон рассыпается как
карточный домик, выталкивая во мрак.
Разноцветные всполохи
множились, но внимание Безымянной привлек невзрачный серый шарик,
который будто боялся, что она выберет его. Этот крохотный сон едва
теплился – еще чуть‑чуть, и никто больше не сможет познать его
тайну.
Невозможно отказаться от
подобного искушения – рука сама потянулась к юркой серой искре, не
желавшей сдаваться без борьбы.
Безымянная рванулась
вперед, извернулась и ухватила огонек, стиснув пальцы так, словно
от этого зависела ее жизнь.
Ненависть.
Ненависть и отчаянье
пропитали воздух, как яд может пропитать тело. Вкус чужого горя,
пронизывающего даже каменные стены вокруг, отдавал дымом и скользил
по языку, он был повсюду, въедался в одежду, оседал на
волосах.
Перед Безымянной
появился коридор.
Потолок терялся в
алом полумраке. Его не могли рассеять сотни свечей, закрепленных в
массивных канделябрах. Пол был застелен мягким ковром цвета
красного вина, но даже он не заглушил звук приближавшихся
шагов.
Она заметалась от
стены к стене, но прятаться негде. В коридоре не было ни одной
двери.
Свет вычертил
рваными линиями высокую фигуру. Узнавание пронзило грудь почти
мгновенно. Свечи играли золотистыми искрами на стали когтистых
перчаток, отблески путались в черных волосах. Только иномирец был
не один. На руках он держал женщину.
Голова ее была
откинута назад, руки безвольно свисали, тело, затянутое в голубой
шелк, казалось почти прозрачным, истощенным до того предела, когда
жизнь покидает плоть навсегда. Бескровные губы плотно сжаты, веки
трепещут.
Значит, не мертва, а
просто без сознания.
Взглянув на Ш’янта,
Безымянная замерла на месте. В алых глазах не осталось ни капли
живого огня. Вряд ли иномирец вообще понимал, что происходит и где
он находится. Приподняв женщину, он прижался щекой к белоснежным
волосам, вдохнул так глубоко, как только мог. Не было такого слова,
каким можно было бы описать глубину тоски, плескавшейся в замершем
взгляде.
– Не оставляй
меня.
Тонкая рука
дрогнула, с трудом приподнялась, пальцы коснулись бледной щеки,
скользнули по сжатым губам. От этой ласки почему‑то стало горько.
Так умирающий утешает упрямого ребенка, не желающего мириться с
реальностью.