Хозяйка дома слушала внимательно. Не перебивала. Лишь изредка
уточняла.
Пока он говорил, Евания задумчиво рассматривала его. Будто
что-то прикидывала в уме. Даже голову чуть наклонила набок. А когда
Иврос умолк, женщина вдруг изрекла:
— Тебя нужно приодеть, если ты действительно намерен проводить
много времени с Императором.
В эту ночь Иврос засыпал долго. Странное дело, конечно. Он мог
преспокойно спать зимой в обличье медведя на бревнах под навесом за
амбаром. Мог уснуть в земляной норе посреди леса, средь бушующей
метели и окулус под боком. Даже относительно спокойно спал под
крышей ненавистных Мейхартов, когда возникла необходимость. Но
здесь все было иначе.
Кровать Гвин казалась ему слишком мягкой. Она скрипела под его
весом, стоило колдуну хоть немного повернуться. А ворочался Ив
постоянно. От этого становилось ужасно неуютно. Импери был уверен,
что мешает спать Евании своим шумом, несмотря на то, что их
разделяли две закрытые двери и коридор.
А еще ему навязчиво чудилось, что он чует запах Гвинейн в
помещении. Улавливает в воздухе тонкий аромат магнолии, которым
благоухали ее волосы и кожа. Этот запах оставался на его руках
каждый раз, когда она ускользала. Он таял слишком медленно, чтобы
Ивросу удалось позабыть о ней. И слишком быстро, чтобы его сердце
успокоилось. Здесь же этот призрачный шлейф сладковатой магнолии
пропитывал все.
Впрочем, это даже вселяло надежду на то, что он увидит ее во
сне. Только, увы, этим надеждам сбыться оказалось не суждено. Когда
Ив все же провалился в сновидение, ему привиделась вовсе не
рыжеволосая адептка.
Посреди душистого поля, поросшего осокой и желтым одуванчиком,
он увидел свою мать. Такой, какой она была в годы его детства.
Когда они ходили с ней на это поле на лесной опушке неподалеку от
их домика. Ашада Норлан еще не была мстительной восставшей ведьмой.
Она явилась улыбчивой молодой женщиной с ясными янтарными глазами,
черными, как смоль, волосами до пояса, и улыбкой. Такой живой и
ласковой, что в груди невольно защемило от тоски.
Мать улыбалась ему, но не говорила ни слова. И Ивросу отчаянно
захотелось услышать ее голос. Он сам позвал ее. Сделал шаг к ней,
сидящей в белом летнем платье на большом валуне.
Но мать не отвечала. Она продолжала улыбаться. И плести венок из
одуванчиков. Как делала для него в детстве, а потом долго смеялась,
что не может смыть с кожи липкий белый сок.