А потом всё - как будто рухнула в тёмную бездну.
Проснулась от того, что чья-то тёплая рука трогает меня за плечо. Приоткрыв один глаз, вижу перед собой уже переодетого в знакомые серые треники Малиновского. Футболку он надеть, конечно же, не потрудился.
- Ты чего тут?
- Ничего, устала очень, не привыкла так долго гулять.
- Нá вот, - и протягивает чашку с дымящимся чаем. И словно оправдываясь: - А то заболеешь ещё. И меня заразишь.
- А ты только о себе и думаешь, - ворчу, вытягивая затёкшие ноги, но чашку всё-таки беру. Горячий чай с мёдом, какое блаженство. - И долго я спала?
- Минут сорок.
- Надеюсь, ты понимаешь, что в этой комнате ты ночевать не будешь? Хотя бы до возвращения надзирателей, - отпиваю глоток и всеми силами стараюсь не смотреть на его оголённый живот.
- Обычно меня просят об обратном.
- Малиновский!
- Только если ради твоего спокойствия, и, как следствие - моего тоже, - отводит в сторону дверцу шкафа-купе, достаёт подушку и сложенный плед. - Тебе на пары во сколько?
- Не твоё дело.
- Ну ок, - он безразлично дёргает плечом и молча выходит из комнаты, оставив после себя тонкий шлейф Гуччи.
Горячие стенки чашки обжигают ладони и почему-то вдруг чувствую укол необоснованной вины. Хотя какого это чёрта, я ни в чём не виновата.
***
- Ромашкина-а-а, эй, - кто-то трогает меня за щеку и я с огромным усилием поворачиваю словно налитую чугуном голову на голос. Комнату освещает серый рассеянный свет, по стеклу бьют капли дождя.
- Ты чего спишь? Девятый час уже.
Малиновский стоит рядом, в джинсах, футболке-поло и накинутой сверху кожаной косухе. Свежий и до отвращения благоухающий.
Понимаю, что около часа назад сама вырубила будильник, потому что просто не смогла подняться с постели. Тело горит, словно его опустили в чан с кипятком.
Натягиваю одеяло выше и хриплю:
- Я не поеду в универ. Кажется, я всё-таки простудилась. Он протягивает руку и деловито трогает мой лоб.
- Точно, у тебя жар. Блин, а у меня из лекарств только аспирин и уголь активированный.
- Ну всё верно, первая помощь алкоголика, - горло саднит, словно по нему прошлись наждачной бумагой. Но даже не это трогает меня сейчас больше всего - я такая страшная и рядом Малиновский. Вот позорище!
- Спишу твой неуместный сарказм на бред больного. Может, скорую вызвать?
- Не надо никого вызывать, на пары езжай, опоздаешь, - накрывшись с головой, отворачиваюсь.