Когда поднялся на второй этаж, курьер
выставлял на стол привезённые дежурной смене судки и термосы, и
аромат в комнате стоял столь одуряющий, что рот моментально
наполнился слюной.
— А ты чего тут, Петя? — удивился
сержант Козодой и постучал пальцем по наручным часам. — Тебя на
довольствие уже поставили, беги обедай!
— В душ заскочил, — пояснил я,
приглаживая волосы. — А столовая где-то на территории?
— Не, рядовой состав при госпитале
харчуется, — пояснил Вова-футболист. — В июне и декабре, когда
соискатели валом прут, поесть целая проблема, а так туда даже
унтеры ходят, готовят — пальчики оближешь.
Я припомнил своё посещение больничной
столовой и недоверчиво покачал головой. Нет, смутило вовсе не
замечание о качестве стряпни, просто то помещение не показалось
настолько просторным, чтобы вместить всех желающих.
— Там столпотворение наверное…
— Да не, — успокоил меня Вова. — Это
нашему батальону так свезло. Мы ж вечно в разъездах. Ну или
дежурим, вот. Только сначала в канцелярию заверни, получи талоны на
питание.
Дальше я сомневаться не стал, потопал
в канцелярию батальона. Туда уже спустили распоряжение на мой счёт,
расписался за талоны на питание до конца месяца и поспешил в
госпиталь. В его столовой и в самом деле оказалось не слишком
многолюдно, удалось договориться и об усиленном пайке — благо не
успел потратить на шоколад и конфеты все выданные по распоряжению
комиссара талоны.
Когда отошёл с нагруженным тарелками
и стаканами подносом, увидел Аркашу, на груди которого красовался
полученный ещё в выпускном классе значок «Отличник-парашютист».
Сослуживцы моего товарища уже разошлись, да он и сам успел
пообедать и просто допивал компот.
Я обрадовался возможности поговорить
и двинулся к его столу. Поставил поднос и протянул руку.
— Привет! Как дела?
Аркадий ответил на рукопожатие и
невесело усмехнулся.
— Да грех жаловаться. Уж всяко лучше,
чем у Лёвы.
— Всё у него наладится ещё, — уверил
я товарища и принялся хлебать суп из рыбных консервов, а попутно
пытался поддерживать разговор, но Аркаша отвечал односложно и
как-то очень уж неохотно, словно голова была занята совсем другим.
Ну и сам меня ни о чём не спрашивал, что было для него совсем уж
нехарактерно.
Наконец я не выдержал и
поинтересовался без всяких экивоков:
— Ты чего такой замученный?