— Сколько времени?
— спросила она, неподвижными глазами глядя в потолок.
— В третий раз
прокричали петухи, и часы на башне пробили восемь раз.
Калли кивнула.
— Четыре часа…
— медленно произнесла она. — Прикажи подать воды. Скажи им, что я не
утоплюсь.
— Полагаю, они не
разрешат мне помогать вам. Сами знаете почему.
Калли поджала губы, но
кивнула. Она знала Керве так давно, что казалось, тот сопровождает её всю
жизнь, хотя на самом деле Керве посвятили ей, когда тому исполнилось двенадцать
лет — а самой Калли шестнадцать. Через два года после того, как Рудольф
стал её мужем, и жизнь Калли превратилась в Ад.
— Пусть пришлют эту
девочку, — сказала она. — Она уже видела всё, что могла. А ты…
— Калли пощупала скулу, где продолжал наливаться синяк. — Скажи, что
я отказываюсь появиться на церемонии так. Мне нужна маска или ещё что-нибудь.
Керве вышел, а Калли
произнесла в пустоту:
— Четыре часа. Твой
план был бесподобен, Калли. Здравствуй, новый день.
Эти четыре часа она
провела за туалетным столиком. Сначала пыталась загримировать синяк,
потом — прикрыть волосами. Наконец, бросив гребень на пол и пинком
отправив в дальний угол, взялась за белую фарфоровую маску, скрывавшую
пол-лица. Наложила её и поморщилась от боли, но затем завязала шёлковую ленту
на затылке и, немного успокоившись, решила:
— Пойду так.
Калли не хотела предстать
перед публикой поверженной, униженной и покорной. Её терзал страх. Больше всего
на свете она не хотела и боялась заключать новый брак, ещё не успев вкусить и
одного дня свободы. Снова отдавать себя в руки человека, которому на неё
наплевать. Которого сама она не знала и которому не могла доверять.
И всё же, если выбора не
было, оставалось делать то же, что и всегда: хорошую мину при плохой игре.
Этому она обучилась с малых лет, и, похоже, ей предстояло играть эту роль до
конца дней.
— Ещё один…
— пробормотала Калли и прикрыла глаза, заставляя успокоиться мускулы лица.
Глубоко вдохнула и снова принялась за туалет.
Керве помогал ей, хотя
местное одеяние, какое принесли для Калли около девяти, слуге казалось таким же
странным, как и госпоже.
С трудом он разобрался в
застёжках белоснежного пышного платья, под которое к тому же одевался корсет, и
если бы настроение Калли было чуть лучше, она не преминула бы отметить то, что
отлично заметил Керве: платье с отделанным жемчугом открытым воротом, с
белоснежными брызжами на груди и на рукавах, ей необыкновенно шло. Лицо её и
фарфоровая маска казались ещё белей, а волосы шёлком струились по плечам.
Закалывать их Калли не стала: у неё не было ничего, что она могла бы
использовать для этих целей.