Между тем, обстановка складывалась такая, что необходимо было
быстро решить вопрос -- что делать дальше; требовалось выйти из
состояния "нейтралитета", нельзя было дальше прятаться в
собственной скорлупе разочарования и сомнений, казалось, надо было
безотлагательно выявить свое лицо и принять то или иное личное
участие в совершающихся событиях.
Делясь этой простой мыслью со своими сослуживцами, я чаще всего
слышал один и тот же ответ:
"Мы помочь ничему не можем, мы бессильны, что либо изменить, у
нас нет для этого ни средств, ни возможности, лучшее, что мы можем
сделать при этих условиях -- оставаться в армии и выждать окончания
разыгрывающихся событий или с той же целью ехать домой".
Такая страусиная психология -- занятие выжидательной позиции и
непротивление злу, подмеченное мною, была присуща командному
составу не только нашей армии. Ею оказалась охваченной большая
часть и русского офицерства и обывателей, предпочитавших, особенно,
в первое время, октябрьской революции, то есть тогда, когда
большевики еще были наиболее слабы и неорганизованны, уклониться от
активного вмешательства с тайной мыслью, что авось все как-нибудь
само собой устроится, успокоится, пройдет мимо и их не заденет.
Поэтому, многие только и заботились, чтобы как-нибудь пережить
этот острый период и сохранить себя для будущего. «Увы», однако, не
унялось. Напротив, все продолжалось на полную катушку
Можно сказать, что в то время их сознанием уже мощно овладела
сумбурная растерянность, охватившая русского обывателя; они теряли
веру в себя, падали духом, сделались жалки и беспомощны и тщетно
ища какого-нибудь выхода, судорожно цеплялись иногда даже за
призрак спасения. Чем другим еще можно объяснить, что во многих
городах тысячи наших офицеров покорно вручали свою судьбу небольшим
кучкам пьяных матросов и небольшим бандам бывших солдат и зачастую
безропотно переносили все издевательства и лишения, терпеливо
ожидая решения своей горькой участи?
Вынужденное бездействие сильно меня тяготило. Ужасно было думать
о России и томиться без дела в тихом Румынском городке, проводя
время в ненужных спорах, в обществе столь же праздных офицеров.
Меня все чаще и чаще назойливо стала преследовать безумная мысль,
оставить армию, пробраться на Дон, где и принять активное участие в
работе. Дальнейшее пребывание в армии, по-моему, было бесцельно, а
бездействие -- недопустимо.