Тогда, может, упомянутый ею
«проклятый ублюдок» — человек, который вообще заслал ее сюда, в
Восточный округ?
Ли ухмыльнулась: даже если бы она в
самом деле считала его ублюдком — а это не так — ей просто по
статусу не положено говорить дурно об этом человеке. Он все-таки
намного лучше предшественника, и она клялась ему в верности. Иначе
какого черта она бы вообще тут делала?!
Ли перевела дыхание и подошла к
зеркалу. Внимательно ощупала взглядом каждую черту в себе. Темные
глаза, до плеч отросшие с былых времен волосы шоколадного цвета,
которые Ли стала собирать в хвост, все еще упрямый разворот не
по-женски прямых плеч и целый ворох плотно запахнутой одежды, так
что, кроме лица да кистей, не было оголено ни сантиметра кожи. Ли
всерьез верила, что те, кто болтает об их порочной связи с
ректором, просто не дали себе труда рассмотреть ее поближе. Сейчас
на нее из отражения глядела молодая женщина, имевшая мало общего с
прежней Ли, но ни нынешняя, ни тогдашняя не слыла роковой
красавицей.
Какой могла бы быть, например, та же
Илона. Если бы не потеряла руку. Если на чистоту, Илона обладала
внешностью женщин из легенд, ради которых мужчины развязывали
десятилетние войны. И то, что увечье не сломало ее, вызывало у Ли
искреннее уважение. Разумеется, прогресс давно сделал доступными
элементы биоброни, но никогда механическое предплечье не станет
столь же привлекательным, сколь может быть функциональным. И для
Илоны, как для любой девушки на ее месте, необходимость
устанавливать биоброню наверняка не прошла легко.
Что-то подсказывало Ли, что до
ситуации с рукой, о которой Илона не особо распространялась, та
была избалованной вниманием девчонкой. Таким многое в жизни валится
в руки само собой, буквально за красивые глаза. Однако перемены
поневоле сделали из Илоны более чуткого человека, и это позволило
ей, насколько возможно, сдружиться с Ли. Это было к месту,
учитывая, что остальные обитатели академии относились к ней либо с
презрением, либо с осуждением, либо с насмешками. С известного
дня.
31 июля 1903 года
Ли вздохнула и, наконец, взялась
за ручку двери, чтобы выйти из кабинета. Как раз в тот момент,
когда ее нагнал голос ректора:
— Что-нибудь еще? — По его тону
было невозможно сказать, мрачен он или задумчив. Но его явно не
радовала ее медлительность.