И снова я прикрываюсь левой рукой,
ору от вспыхнувшей в ней боли, а солдат бьёт ещё и ещё раз, словно
пытаясь отрубить мне руку.
Но я наконец нащупываю свой нож,
рвусь, едва видя сквозь тёмную пелену боли, и всаживаю его в голову
солдату, прямо в ухо.
Он захрипел и рухнул сверху, выбив
из меня воздух. Я попытался столкнуть его с себя и только тут
ощутил, насколько мне плохо: кружилась голова, горела нестерпимым
огнём рука. Не знаю, орал ли я, когда солдат рубил меня, но сейчас,
под тяжестью его мёртвого тела, я едва мог сипеть, не в силах даже
выдохнуть из себя проклятье, а тем более вдохнуть полной грудью.
Казалось, изломанные рёбра сейчас проткнут кольчугу и вылезут
наружу.
Внезапно я увидел босые женские
ноги. Затем руку, которая ухватила с пола мой меч.
С трудом прохрипел:
— Дура. Я Лиал, сын твоего владелеля
Нумеро Денудо. Помоги мне, скоро здесь появятся солдаты из
замка.
Меч рухнул обратно на пол, но вместо
того, чтобы помогать мне, женщина бросилась перелезать через меня,
в прямом смысле наступив на грудь. Я застонал, и последнее, что
увидел из-под мертвеца, как она отшвыривает в сторону тряпки,
открывая залитое кровью тело какого-то бородатого мужика.
А потом боль исчезла.
Выздоравливал я тяжело. И матушка
множество раз находила повод напомнить, что я ещё легко отделался.
И только потому, что она сначала сумела поднять четырёх граухов на
ноги, выведя из их крови солнечник, а затем вскочила на одного из
них и поскакала вместе с гаэкуджа. Что, если бы не она, то я истёк
бы кровью и задохнулся.
Я лишь каждый раз неизменно кивал.
Да. Так и было бы, матушка, ведь рёбра не пробили кольчугу, но
пробили мне лёгкое. Да, матушка, я вам благодарен. И благодарен
бдительным стражникам. А затем каждый раз добавлял:
— Но случись это снова, всё равно бы
поступил так же.
Матушка вспыхивала, ругалась и
клялась, что, едва вернётся отец, то уж она постарается так описать
ему мои похождения, что я взвою и наконец уберу эту недостойную
усмешку с лица.
После этих слов я и впрямь переставал
улыбаться. Но вовсе не потому, что переживал о наказании. Нет, я
переживал об отце. Он задерживался. Сильно задерживался в своей
неурочной поездке по границе и, что ещё хуже — от него не было
вестей.
А за окнами замка уже началась весна.
Сошёл снег, ручей налился силой воды, стекающей с гор, и наполнил
ров вокруг замка, вымыв заодно и весь мусор, что в нём скопился за
долгие месяцы. В какое из окон ни посмотри, все вокруг, до самого
горизонта, покрылось зелёной травой. Тут и там на склонах холмов
видны чёрные пятнышки выгнанных на прокорм овец и редких коров.