— То есть?
— Ну... Они спорят. Ругаются. Раньше всегда Шаман и мать
Ангелина говорили, кому какую работу делать. А когда попробовал
распорядиться Георгий, то одна женщина не захотела идти на прополку
на дальний участок и сказала, что пусть идёт другая. А другая
сказала, что не пойдёт, раз Георгий велел той. И женщины начали
кричать друг на друга, очень громко, и ногами топать. А потом двое
мужчин не смогли поделить улов после рыбалки, и один, отбирая рыбу,
ударил другого. И тот его в ответ ударил! И опять!
— Это называется «драка», — хмуро подсказал отец.
Виссарион понуро кивнул:
— Георгий и другие мужчины насилу их остановили. А ещё один
мужчина сказал, что не пойдёт заготавливать дрова для дома Шамана —
раз у нас больше нет ни Шамана, ни матери Ангелины. Сказал, что
матери Марии с матерью Серафимой и тех дров, что есть, за глаза
хватит. А когда Георгий попробовал его заставить, бросил топор и
ушёл.
— Люди перестали петь молитвы, — горько сказал Георгий. — Вчера
утром на площадь пришло чуть больше половины народа. А днём...
случилось страшное. Один человек напал на женщину. Разорвал на ней
одежду. А потом... — он запнулся.
— Ясно, — всё больше хмурясь, сказал Кирилл. — Дальше?
— Ну... Этот человек напугался того, что натворил, и сбежал из
посёлка. Он пока не вернулся. Но мы боимся, что это только начало!
У людей помутился разум. Чем дальше, тем всё более страшные вещи
они творят. Мать Серафима и мать Мария наказали догнать вас.
Верните нам Шамана!
Серый
Отец молчал. Да Серый и сам офигел — слишком уж не вязался облик
кротких, благонравных жителей шаманского посёлка с тем, что
рассказывали Виссарион и Георгий.
А вот Джек не удивился. С нехорошей усмешкой покивал:
— Ну да, так оно и бывает. Если лупить-лупить, а потом с цепи
спустить.
— О чём ты? — не понял отец.
— Видал когда-нибудь, как цепные псы с привязи срываются? —
вопросом на вопрос отозвался Джек. — Нет?.. А мне вот по детству
доводилось, еле ноги унёс. И Шаман с его бабой народ в посёлке —
считай, как собак, на цепи держали. Чуть что — сапогом в зубы, а то
Мать Доброты прогневается. И, когда надо, она в натуре гневалась —
вот люди и сидели тише, чем мышь под веником. Пикнуть не то, чтобы
боялись — знать не знали, что вообще можно. С одной стороны. А с
другой — вроде и не нужно. На кого рыпаться-то, когда все вокруг —
добрые до усрачки? Уступают, помогают, слова поперёк не скажут. И с
чего, спрашивается, при такой жизни волну гнать? А теперь нету той
цепи. Вот они с резьбы и послетали.