— Съели, — послышался еле слышный шепот. Майор вздрогнул.
Некому было шептать. Никого не было. Только он... И фотографии
на столе.
Все пять девочек смотрели ему в глаза.
— Мы все мертвы, — сказала Кристина. Губы ее не двигались, и
глаза тоже, но майор знал, что говорит она. И что она смотрит на
него.
— Мы мертвы, а он нет, — добавила Гульнара.
— Он жив, и ты жив, — сказала Вероника.
Майор понял, что все его волосы встали дыбом, что он не может
дышать, но не хотел отрывать взгляда от мертвых девочек. Безумная
мысль пришла в голову — раз живые не могут ничего рассказать, пусть
говорят мертвые!
И мертвые говорили.
— Он обманул...
— Он убил...
— Он говорил, что расскажет нам...
— И убил...
— Зачем? — спросил майор. Собственный голос показался ему
хриплым и грубым после легкого шелеста мертвых слов. Его голос
словно разбил хрупкое равновесие смерти. Фотографии замолчали.
Только глаза смотрели на него. Живые улыбки мертвых девочек
сияли беспечной радостью. И от того, что он знал, что все они
мертвы, улыбки делались страшными.
— Иди, живой, — сказала Василиса. На фотографии она стояла рядом
с милым пони в парке. Не в Михайловском, в Городском, где веселье и
аттракционы. Она улыбалась, а майор помнил, какой она была, когда
ее снимали с дерева — разрезанную, пустую внутри, безжизненную и
легкую, как кукла.
— Иди, живой. — повторила мертвая девочка. — Иди туда, где меня
убили. Иначе он убьет снова, и убьет, и убьет еще.
Филиппов понял, что его губы онемели, что спина не гнется, но он
медленно поднял правую руку к виску. Отдал честь мертвым и
повернулся к выходу из кабинета.
Наружу он почти выбежал, а когда добрался до дежурного и начал
командовать, он почти поверил в то, что бежал только для того,
чтобы успеть.
в которой Эльвира думает о
своем имени, а Лена гладит коня
Эльвира не любила свое имя. Красивое, но почему-то она
представляла себе типичную Эльвиру, как толстую тетку с золотыми
зубами. Сидит на рынке в палатке и крикливо зазывает покупателей.
Когда она была маленькой, она ездила с мамой на похороны
прабабушки, в жаркий и пыльный город, от которого и запомнились
только громкие, потные и толстые тетки, которые смешно коверкали
слова и глупо жалели ее. И говорили, что мол, прабабушку тоже звали
Эльвирой, и она была прекрасным человеком. Саму прабабушку Эльвира
совсем не помнила, но ей казалось, что та должна была быть самой
толстой, самой потной и самой громкой. И конечно, никак не хотела
бы стать такой же.