Неизвестно, сколько эта неугомонная продолжала бы надо мной глумиться, если бы не раздался оглушительный окрик, отбойным молотком ударивший по больному мозгу:
— Иванцова, посетители! Иванцова, оглохла?
Соседка по палате перестала паясничать и красноречиво указала на дверь, где в проёме стояла самая грубая медсестра и сверлила меня глазами. Я опять забыла, что Иванцова — это я.
Когда я поняла, что посетители Макс и Лисёнок, сердце заколотилось сильнее, предвкушая встречу. Как же я соскучилась по своим! Не терпелось зацеловать щёчки и золотистую макушку Лисёнка и снова оказаться в надёжных, крепких руках любимого мужчины.
Больничный коридор казался невообразимо длинным. Мне хотелось лететь к ним, но приходилось идти, медленно передвигая ногами и придерживаясь за стену подобно дряхлой старухе.
Распахнув дверь в тамбур и мысленно приготовившись к встрече с маленьким рыжим ураганом, который при моей слабости запросто мог бы сбить меня с ног, я растерялась. Ни Макса, ни Лисёнка. Только мужчина и женщина сидели на одной из банкеток. Я покрутилась на месте и решила выйти на лестницу. Лисёнок любит считать ступеньки. Возможно, Максим увлёк его этим, чтоб сын не капризничал.
— Эй, сеструха, ты куда? — послышался окрик в спину, а следом я ощутила рывок за плечо. — Оглохла? — я оказалась развёрнутой к мужчине, от которого разило перегаром и крепким табаком.
— Вы мне? Отпустите! — я попыталась скинуть его руку и громко позвала мужа. — Максим! Максим!
Но на помощь мне никто не пришёл.
— Марин, прекрати шутковать. Нам не до смеха. Мать боялась, ты кони двинешь, а хоронить не на что, — он хорошенько встряхнул меня, что сразу же отдалось нестерпимой болью в голове.
— О чём вы? — я пыталась вырваться из хватки сумасшедшего мужика.
— Прекрати, Василёк, — вскрикнула женщина и сорвалась к нам со своего места.
Тряска прекратилась. Мужчина сделал шаг назад. Теперь прямо передо мной стояла пожилая женщина, с надеждой вглядываясь в моё лицо.
— Мариночка, я твоя мама. А это Вася — твой брат.
Совершенно незнакомая мне женщина в чёрной бесформенной куртке до колена, в синих растянутых гамашах и галошах с меховым отворотом, утверждала, что она моя мать. Её прозрачно-голубые, почти угасшие глаза смотрели с надеждой. Она ждала от меня чего-то и от волнения теребила седую прядь, выбившуюся из-под жёлтого старушечьего платка. Судя по сосудистым звёздочкам на щеках и носу и по припухшим векам, к бутылке она любила приложиться так же, как и её сын.