Гримберт
машинально коснулся свободной рукой, в которой не держал клюку,
лица. Проклятый жест, от которого ему не удалось избавиться за
долгое время. Пальцы коснулись заскорузлой тряпицы, намотанной
вокруг глаз.
- Я не
прошу милостыню, - смиренно произнес Гримберт, - Ты ведь Берхард
Безрукий?
Еще
несколько секунд тишины. Каждая из которых показалась Гримберту
тяжелым жерновом, дробящим его кости. От этого ожидания отчаянно
зудели воспаленные швы под робой, заставляя его крепко стискивать
зубы.
- А тебе-то
что?
Гримберт
улыбнулся. Еще на рассвете он умылся из придорожной канавы и натер
зубы песком, чтобы сделать улыбку хоть сколько-нибудь
привлекательной. Не самое простое занятие, когда лишен возможности
увидеть свое отражение, но он надеялся, что это сделало его лицо,
покрытое уличной пылью, хоть сколько-нибудь заслуживающим
доверия.
- Если ты
Берхард, я хочу предложить тебе сделку. Выгодную сделку.
Берхард
высморкался, звучно и обстоятельно.
- Сделка? –
судя по влажному шлепку, плевок угодил в локте от ног Гримберта, -
Какой мне прок от сделки со слепым, скажи на милость? Будешь
высматривать, с какой стороны встает солнце? Может, мне еще нанять
безногого, чтоб бегал для меня за водой?
Немолод,
машинально отметил Гримберт. Немолод и невоспитан. Добродетели в
нем не больше, чем в голодной крысе, подбирающейся к рассеченному
животу умирающего. Таких пруд пруди в любом городе, и Бра не
исключение. Проклятая уличная порода. Проклятый город.
Словно
уловив его мысль, город будто в насмешку издал новую порцию
вибраций, подтверждающих, что в его каменных недрах, необъятных,
как у библейского чудовища, уже зарождается свежая утренняя жизнь,
сбрасывая с себя ночное оцепенение. Гримберт не мог видеть его
обличья, но обоняние и слух фиксировали все эти бесчисленные
сигналы, вызывавшие в его теле подобие болезненной
судороги.
Звон
конских подков по щербатой мостовой. Треск старых дверей. Скрип
телеги угольщика. Залихватский мальчишечий свист. Протяжное
хлопанье ставен. Сонные, наспех брошенные, ругательства. Куриное
кудахтанье. Звон кочерги в печи. Звон разбитого стекла. Хриплый
петушиный возглас.
Бра
просыпался, гремя на тысячи голосов, скрипя, ворча, кляня жизнь,
треща старыми дверями, звеня колодезными цепями, стряхивая с крыш
жухлую солому, грохоча сапогами и наполняя улицы колючим людским
гомоном, перед которым Гримберт ощущал себя особенно
беззащитным.