Страшно, когда некому высказаться.
Страшно осознавать, что ядовитые чувства, разъедающие тебя изнутри,
никуда не пропадут и останутся с тобой навечно.
К сожалению или к счастью, на
Илларановом поле я оказался не совсем один. Жуткая тварь размером с
собаку, решившая полакомиться мной, стала первой, кто ощутил мою
ненависть. Магия – колкая штука, как и правда, потому тысячи
белесых игл заклятия «Скрытой истины» пришлись чудовищу не по
вкусу. Тварь разорвало как тряпичную куклу. Я впервые увидел
разбрызганную по пшенице кровь и внутренние органы, утопшие в
кровавой луже.
Сперва меня вырвало, но потом
захотелось убить ещё раз.
Благо, чудовищ становилось больше,
потому было на ком выместить ярость.
Я отправился странствовать по
бескрайности Илларана, по пути сражаясь с такими тварями и
вытягивая из глубин подсознания такие демонические заклинания, что
волосы на руках дыбом становились.
Спустя пятьдесят лет я разучился
плакать, а спустя два тысячилетия во мне не осталось ничего кроме
ненависти и стиснутых от гнева зубов. Честно, хотелось испытать
голод или жажду, чтобы хоть как-то притупить гадкие чувства в душе.
Моему вполне материальному телу не требовалась материальная
поддержка – я не ел и не пил.
Правда, из-за отсутствия воды не было
возможности посмотреть на себя, увидеть свое отражение. Можно,
конечно, наколдовать зеркало, да вот только какой в этом смысл?
Убедиться, что я не растерял человеческий облик? Ну, предположим, я
отрастил огромные крылья, изогнутые к низу рога и копыта. И что с
того? Отлично помню день, когда вымахал до десяти метров в высоту,
а колени вдруг вывернуло наизнанку так, что я чуть от боли не
обмочился, но это оказалось безумным сном наяву.
У меня ехала крыша, спасала только
возможность мыслить и сражаться.
К тридцати годам, когда в разуме
рассеялась пелена юношеского максимализма, стало ясно, что именно
тянуло меня к Рэви. Это была не банальная привязанность учителя к
ученику. Будучи мальчишкой, я постоянно хвастался перед Рензо и
остальными, как мне удалось отрезать прядь ее волос, удалось
подержаться с ней за руку или чмокнуть в щеку. Ох, как же они мне
завидовали, хоть и кривились от отвращения, приговаривая: «ну и
гадость!». То, что было очевидно для них с самого начала, теперь
стало очевидным для меня. Я был не просто к ней привязан. Я любил
Рэви. И любил не так, как любят маму или папу.